Царь Иоанн IV Грозный - Александр Николаевич Боханов

«Бойся Царя и служи ему верно, за него всегда Бога моли. И ложно никому не говорили перед ним, но с почтением правду ему отвечай, как самому Богу, во всем повинуясь ему. Если земному царю с правдой служишь и боишься его, и станешь страшиться Царя Небесного: этот – временно, Небесный же вечен, Он – Судья нелицемерный, каждому воздаст по делам его»[309]. Постулируя этот принцип, сам Сильвестр хотел стать посредником между Богом и Помазанником, самочинно принимая на себя роль библейского пророка.

«Домострой» Сильвестра – предмет давних, не столько исторических дискуссий, сколько непримиримых и непреодолимых мировоззренческих противостояний. Историк И.Е. Забелин (1820–1909) называл творение Сильвестра «памятником неоценимого значения для нашей истории, это цвет, с одной стороны, писаного учения, с другой стороны, это цвет и плод искони вечных нравственных и хозяйственных уставов нашего быта»[310].

Диаметрально противоположной точки зрения придерживался философ Н.А. Бердяев (1874–1948). Ему «Домострой» казался «отвратительным», это якобы полное «извращение христианства»[311]. Подобный взгляд до сих пор чрезвычайно популярен в антиправославной среде «прогрессистов» и «эволюционистов» всех мастей. В данном случае нет надобности углубляться в лабиринты идеологической зашоренности, но один мировоззренческий момент обозначить необходимо.

Если отрешиться от эмпирических обстоятельств конкретного времени и отдельных, частных положений «Домостроя», то в главном это – традиционный нравственно-этический христианский мироустроительный кодекс. Задача Сильвестра определена дидактической направленностью Христианского учения. «Каждому христианину следует знать, как по-божески жить в православной вере христианской: прежде всего всею душою веровать в Отца и Сына и Святого Духа – в нераздельную Троицу. В воплощение Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, веруй. Называй Богородицей мать, Его родившую. И Кресту Христову с верою поклоняйся, ибо на нем совершил Господь спасение всех людей».

Последующие положения «Домостроя», все рекомендации по «духовному», «мирскому» и «домовому» строению вытекали из этой исходной установки, и ею обуславливались. Они отражали идеальные представления о социальной действительности человека XVI века, и по такой же причине «несовершенны», как и все прочие людские социальные программы, вне зависимости от эпохи и приемов их артикулирования. Но то, что они обозначали именно идеал, в том не приходится сомневаться. Как и в том, что устремления по всемерной евангелизации земной жизни вызывались искренним и полным чувством Христапреданности.

Если относиться к «Домострою» не с позиции позитивистского антицерковного самодовольства XX и XXI веков, а воспринимать его памятником христианского сознания, то никакого «мракобесия» и «дикости» там отыскать невозможно. Что же касается степени соответствия его «истинному христианству», то об этом, мягко выражаясь, неуместно судить даже такому высокому неправославному интеллектуалу, как Н.А. Бердяев, не говоря уже о когорте иных, куда более мелкотравчатых секулярных «специалистов по вере».

Важно то, что пастырское наставление по домостроительству было чрезвычайно распространено в России. Выдающийся русский лексикограф В.И. Даль (1801–1872) в середине XIX века констатировал, что «рукописи под названием домостроя ходят в народе»[312]. Этот православный жизнеустроительный кодекс по своей исходной установке оставался неизменным. Таковым он являлся и во времена Императора Константина, и во времена Князя Владимира, и во время Царя Иоанна Грозного. Все элементы видимого мира сопрягались с небесными прообразами, а степень благочестия могла сближать или отдалять земное воплощение от его сакрального эталона. В православном сознании царская власть, как писал протоиерей В.В. Зеньковский, имея отношение к земной жизни людей, воспринималась «фактором внутрицерковного порядка»[313]. Именно таковым образом ее воспринимал и оценивал Сильвестр.

В Лицевом летописном своде о нем говорится: «В то время был в церкви Благовещения, что в палатах у царского дворца, некий священник по имени Сильвестр, родом новгородец. Был же тот священник Сильвестр в великой милости у Государя, был духовным и думным советником и был как бы всемогущ. И все его слушались, и никто не смел ни в чем противиться из-за царской к нему милости, ибо он давал указания и митрополиту, и епископам, и архимандритам, и игуменам, и монахам, и попам, и боярам, и дьякам, и приказным людям… как царь и церковный иерарх, хотя не имел царского и святительского имени, образа и престола»[314]. Иначе говоря, «владел всем со своими советниками».

Имена этих «советников» не названы, но думается, то был Алексей Адашев и князь Курбский и иже с ними из состава «рады». Каких-либо достоверных данных о том, что Сильвестр «давал указания» Митрополиту и боярам, как и о том, что это были за «указания», не сохранилось. Всесилье Сильвестра кажется преувеличенным; Царь Иоанн никогда не являлся безвольной марионеткой в чьих-то руках, да и святителю Макарию нельзя было ничего навязать, что противоречило бы его совести.

Летопись раскрывает и причину, по которой Иоанн полностью разуверился в Сильвестре. Во время мартовских событий 1553 года он был «в совете и великой милости у князя Владимира Андреевича (Старицкого) и его матери Ефросинии; его попечением они из заключения были освобождены. И потому он стал тогда боярам препятствовать, говоря: “Зачем вы к Государю князя Владимира не пускаете? Он больше хочет добра Государю, чем вы, бояре”… И с того времени началась вражда между боярами и Сильвестром с его советниками»[315].

Потом Иоанн с отвращением вспоминал Сильвестра, недоумевал: как он мог довериться этому невежде, обольстившему Царя пустыми словесами и показным благочестием. В послании Курбскому пояснял: «Для совета и в духовных делах и спасения своей души взял я попа Сильвестра, надеясь, что человек, стоящий у престола Господня, побережет свою душу, а он, поправ свои священнические обеты и право предстоять с ангелами у престола Господня, к которому стремятся ангелы преклониться… он все это попрал коварно, а сперва как будто начал творить благо, следуя Священному Писанию».

Недолго продолжалось подлинное служение. Сильвестр, отбросив священнические обязанности, начал обрастать «друзьями», стал «хитрости творить». Сильвестр, как писал Царь Иоанн, «сдружился с Алексеем (Адашевым), и начали они советоваться тайком от нас, считая нас неразумными; вместо духовных, стали обсуждать мирские дела, мало-помалу стали подчинять вас, бояр, своей воле, из-под нашей власти вас выводя, приучали вас прекословить нам и в чести вас почти равняли с нами…»[316].

Вражда началась и внутри пресловутой «рады»; возмутителем спокойствия стал думный дьяк[317] Иван Висковатый[318]. Во время кризиса марта 1553 года он первым из деятелей «рады» не только принес клятву на Кресте Царевичу Дмитрию и других заставлял сделать то же самое, но и настаивал на составлении Иоанном Васильевичем «духовной грамоты». Несколько лет пользовался особым благорасположением Царя, что, впрочем, не спасло его от церковного осуждения.

Висковатый еще в 1550 году бросил вызов «самому Сильвестру». Повод оказался громким и, так