Царь Иоанн IV Грозный - Александр Николаевич Боханов

сказать, видимым. После пожара 1547 года для восстановления храмов и написания новых икон из разных мест в Москву были вытребованы мастера, в том числе иконописцы из Новгорода и Пскова. Первые образа, появившиеся в Благовещенском соборе, и вызвали, как писали современники, «вопли Висковатого». Он увидел в новой иконописи, попечителем которой являлся Сильвестр, проявление еретичества.

В изображении Иисуса Христа в виде ангела ему померещилось принижение образа Спасителя, отрицающего Его равенство с Богом Отцом. В изображении Его на Кресте с сжатыми дланями, увиделось «мудрование» тех, кто считал Христа «простым человеком». Он находил и другие признаки «отступления» от Апостольской Церкви и законов Семи Вселенских соборов.

В это время как раз развивалось следствие о «ереси Матвея Башкина» и «дело игумена Артемия»[319]. Первый обвинялся в еретической «прелести», а второй в «потакании» искусителям церковного единства. Башкин отрицал равенство Бога Отца и Бога Сына, сомневался в истинности евангельской мудрости, считал евхаристию простым хлебом и вином, отвергал храмы, иконы, покаяния и т. д. Все это набор признаков отступления от традиционного христианского вероучения, характерный для «протестантских» церквей. Отступник принес покаяние, но был осужден церковным собором[320].

В конце 1553 года Артемий вместе с учеником Порфирием Малым «и иные старцы» были вызваны из пустыни в Москву для дачи на соборе показаний по делу еретика Башкина. На одном из допросов в ответ на настойчивые требования выдать единомышленников Башкин обвинил Артемия в вольнодумстве, показал на него «многия богохульныя вины, о иконном поклонении и о Причастии Тела Христова, и [утверждал], чего… в Евангелие и во Апостоле не писано и того… держати не нужно»[321]. Артемий ранее самовольно оставил московский Андроников монастырь и «утек» в Порфириеву пустынь Кирилло-Белозерского монастыря. Его поступок был расценен как бегство преступника. По приказу Царя закованного в кандалы Артемия и заволжского старца Савву Шаха доставили в Москву и предали суду по обвинению в ереси.

Запись суда над Артемием не сохранилась, частично обстоятельства дела изложены в соборной грамоте от 24 января 1554 года в Соловецкий монастырь, которую дополняет рассказ князя Курбского в «Истории о Великом князе Московском», узнавшем о процессе от самого Артемия. Главным обвинителем оказался бывший игумен Ферапонтова монастыря Нектарий, давший устные и письменные показания против Артемия. Показания давали и некоторые другие лица.

Артемий был обвинен в склонности к протестантству, в несоблюдении постов и осуждении церковной обрядовости, в «хуле о крестном знамении», в отрицании действенности панихид и обеден по умершим закоренелым грешникам и др. Среди предъявленных Артемию обвинений – критика «Просветителя» Иосифа Волоцкого, выступление против казней еретиков, в частности против сожжения «жидовствующих», снисходительное отношение к вольнодумцам, даже к показавшему на него Башкину.

В январе 1554 года Артемию был вынесен обвинительный приговор: он ссылался в Соловецкий монастырь под строгий надзор тамошнего игумена Филиппа (Колычева, будущего Митрополита). В начале 1555 года Артемий чудесным, до сего дня необъясненным образом бежал из Соловков в Литву. Там он со временем близко и сошелся с князем Курбским.

В данном случае особо важно другое. «Отступники» и «богохульники» пользовались в какой-то момент расположением Сильвестра, и данный факт мог оказаться крахом его непомерного влияния. Бросая вызов Сильвестру, Висковатый рисковал, так как Митрополит Макарий его не поддержал. Возможно, он надеялся на помощь Царя, но она не проявилась. На церковном соборе, созванном в октябре 1553 года для осуждения Башкина, Висковатый воспользовался случаем и подал свои письменные возражения по поводу росписи Благовещенского собора.

Но весь Освященный собор, весь церковный клир во главе с Макарием сплоченно выступили против Висковатого, так как иконы были писаны по древним образцам. Митрополит представил «записку» Висковатого лично Царю, прося разрешения исследовать ее соборно. В январе 1554 года состоялось два специальных заседания собора. Висковатов получил ответ на все пункты его возражений, которыми он «смущал народ». Но этим дело не ограничилось: на него была наложена трехлетняя покаянная епитимия.

Самое примечательное в этом «походе дьяка Висковатого» то, что Иоанн Грозный проявил невероятное терпение. Как написал историк Церкви Е.Е. Голубинский (1834–1912), эта история «остается совсем непонятной», так как Висковатову позволялось «вопить целых три года»[322]. При этом даже церковное осуждение никак не отразилось на служебной деятельности Ивана Висковатого; он продолжал заниматься международными делами Руси, а в 1556 году возглавил Посольский приказ, в нынешних понятиях – Министерство иностранных дел.

История становится вполне «понятной», если принять во внимание духовное настроение Царя. 1547 год окрылил – венчание на Царство, женитьба, а с другой – потряс; пожар в Москве преобразил Царя Иоанна. Дух смиренномудрия овладел им, и он старался во всем полагаться на молитву, милосердие; стремился дарить любовь, заповеданную Спасителем. Это тот благодатный дар, свет негасимый, просвещающий и просветляющий сердца, долженствующий стать для всех тем живительным источником, из которого и может орошаться древо человеческой и государственной жизни.

Евгений Евсигнеевич Голубинский (1834–1912) – профессор, историк русской церкви

Начало XX в.

Однако повседневность наносила удары, нежеланные и непотребные, на которые надо было отвечать не только любовью и смирением, но и мечом царским. Иначе и Царство падет, и вера оскудеет. Первое такое испытание и произошло сразу же вослед за пожаром, 24 и 25 июня 1547 года.

После пожара, потеряв близких, все имущество, некоторые московские жители обезумели. Они искали виновных, и некоторые бояре пустили слух, что несчастье случилось от «волшебства» Глинских – родственников Царя Иоанна по матери. О том Государю донесли, но если Царь в то не поверил, то толпа поверила. Якобы княгиня Анна[323], бабка Государя, «вынимала сердца из мертвецов», затем «клала их в воду» и ночью тайно кропила той водой Москву. Самой Анны и сына Михаила бунтовщики в Москве не нашли, а на ее сына Георгия (Юрия) неистовая толпа и обратила свой гнев. Он скрывался в Успенском соборе, но он был там настигнут и убит, а тело было вытащено на Лобное место.

Дворы Глинских, не пострадавшие от пожара, все были разграблены, многие дворовые люди перебиты. На том мятежная толпа не успокоилась, отправилась в село Воробьево, к Царю, требуя выдачи прочих Глинских, которые якобы там укрывались (на самом деле Анна с сыном Михаилом находилась во Ржеве, данном ей Царем «на кормление»). Впервые после воцарения, молодому Помазаннику пришлось столкнуться, что называется, лицом к лицу, с беснующейся толпой. И меры для обуздания были приняты самые суровые: мятежники были рассеяны выстрелами, некоторых схватили и казнили.

О том трагическом, непредставимом по ужасу эпизоде, когда чуть было жизнь Царской Семьи не оборвалась, Иоанн Васильевич не забыл и через многие годы. В послании Курбскому в 1564 году написал: «Мы жили тогда в своем селе Воробьеве, и