Мемуары - Станислав Понятовский

Но уже вскоре новое действо открылось моим глазам.

III

Весной 1755 года король собрал сенаторский совет сейма во Фрауштадте. На сей раз он давал там аудиенцию турецкому министру, который должен был официально известить Польшу о приходе к власти нового султана.

Каждое появление короля на польской территории собирало вокруг него целую толпу поляков, жаждавших занять те или иные должности, назначение на которые зависело от короля. Вот и мои родители отправили во Фрауштадт меня вместе с моим дядей канцлером, с тем, чтобы попытаться получить для меня вакантное место стольника Литвы.

Моему старшему брату, обер-камергеру, было велено всячески этому способствовать. Ему это было удобно, поскольку его ссора с князем воеводой Руси давно уже держала его в стороне от всего что ставило дядю в оппозицию ко двору.

У меня оказались соперники, но брат сумел устранить их и преодолеть все препятствия — а их было не так уж мало. Мнишек не переставал твердить графу Брюлю, что надо разгромить партию Чарторыйских, если он хочет заставить уважать придворную партию, у которой моё назначение вызывало возражения.

Однако Брюль так же, как и его господин, рассматривавший Польшу как нечто второстепенное, дающее королю лишь право на почётный титул, был склонен скорее к решениям, сохранявшим известное равновесие между крупнейшими польскими семьями и не дававшим перевеса ни одной из них. И милости короля он раздавал равномерно.

У сейма не было, похоже, другой задачи, как отыскать повод для того, чтобы распуститься и дать королю возможность поскорее вернуться в Саксонию к его излюбленным развлечениям. Это ускорило и получение мною искомого места, к чему я не приложил ни малейшего усилия, не имея намерения становиться придворным. Свою беспечность я довёл до такой крайности, что брат счёл необходимым побеседовать со мной на эту тему.

Я запомнил его речи.

— Если вы не придаёте никакого значения отличиям, не следует принимать их, вызывая лишний раз недовольство соперников. Но коли уж вы их приняли, справедливо выказать хоть самую скромную благодарность. Никакая служба, никакие особые заслуги не дают ещё права рассматривать милости, вам оказываемые, как законное вознаграждение. Несправедливо утверждать: «Король даёт лишь то, что он вынужден давать кому-то по закону, и тот, кто получает, не обязан ему ничем, тем более, что даёт он обычно без разбора». Вам представляется, что многих награждают орденами зря? Спросите у ваших соперников, даже у людей нейтральных, находят ли они основательным ваше продвижение — и вы увидите, что всегда найдутся недовольные тем, что король и его фаворит оказались на вашей стороне... Неужели вы думаете, что я не устаю от той массы внимания, терпения, хлопот, которая требуется, чтобы добиться каждой малости, получаемой при дворе? И, конечно, меня больно задевает пренебрежение, оказываемое вами моим усилиям по вашему же делу — ведь вам несомненно будет во многих случаях приятно иметь какое-нибудь отличие...

Брат был прав, я признаю это, и он простил меня, ибо он — человек несомненно столь же добрый, сколь пылкий и храбрый, а это говорит о многом.

Я вновь повстречал во Фрауштадте даму моего сердца. Найдя её ещё более взбалмошной, чем обычно, и выдержав её капризы восемь дней подряд, я сообщил ей, что, покидая Фрауштадт, покину навсегда и её. Это встревожило даму, она назначила мне свидание, прерванное в самом начале нежданным появлением супруга — я едва успел спрятаться... Муж оставался у неё долго, уже светало, когда он ушёл, и я был вынужден сократить наше прощание.

Каким бы неудачным это свидание ни было, дама, похоже, сохранила о нём самые приятные воспоминания. Но я вскармливал уже в душе стремление порвать эту цепь, наброшенную на меня скорее случаем, чем влечением — волочить же её меня заставляло скорее подобие обязательств, чем чувство...

И тут я получил письмо от сэра Вильямса. В последний раз, что он был в Варшаве, он, с согласия моих родителей, взял с меня слово составить ему компанию, если он когда-либо поедет в Россию. Незадолго до моего отъезда из Фрауштадта, он написал мне, что назначен послом к русскому двору — и напоминает о моём обещании.

Родители охотно ухватились за возможность отправить меня в страну, познать которую они давно считали для меня полезным. Однако, как поспешно я ни собирался, я не успел присоединиться к Вильямсу, который ещё в те дни, что я находился во Фрауштадте, отправился из Дрездена в Петербург.

Я прибыл туда позже него, в конце июля 1755 года.

Теперь открывается эпоха совершенно нового для меня порядка вещей, и наступает время, когда моё воспитание, в известном смысле, можно было считать завершённым, ибо я начал действовать совершенно самостоятельно.

Глава пятая

I

В тот первый приезд в Россию я прошёл в доме сэра Вильямса, где жил, совершенно новую для себя жизненную школу.

Его расположение и доверие ко мне были так безграничны, что он нередко давал мне читать самые секретные депеши, поручал расшифровывать их и зашифровывать ответы; опыт такого рода я нигде более получить бы не смог.

Столь доверительные отношения сделали меня свидетелем эпизода несколько анекдотического, быть может, но достаточно весомого для того, чтобы заинтересовать политиков всей Европы.

Вильямсу было поручено заключить соглашение, по которому Россия, взамен немедленно выплачиваемой ей денежной субсидии, обязывалась предоставить в распоряжение Англии пятидесятипятитысячное войско; речь шла о выступлении против прусского короля — имя его, правда, в тексте соглашения не упоминалось, но принадлежавшие Пруссии территории были обозначены там столь недвусмысленно, что никаких сомнений быть не могло.

Вильямсу удалось добиться быстрого успеха, поразившего всех, кому была знакома медлительность русского двора тех времён и нерешительность императрицы Елизаветы: не прошло и двух месяцев со дня прибытия Вильямса в Петербург, как соглашение было подписано. Посол предвкушал уже вознаграждение, соответствующее его оперативности, однако вместо свидетельства о ратификации соглашения курьер привёз из Лондона письмо государственного секретаря, содержавшее такие строки:

«Вы навлекли на себя немилость короля, уронив его достоинство тем, что ваша подпись на документе стоит после подписей русских министров. Пока эта ошибка не будет исправлена, Его Величество не ратифицирует подписанное вами соглашение».

Только прочитав это грозное послание, Вильямс обратил внимание на оплошность, куда менее значительную, по правде говоря, чем рассудили в Англии, но ставшую для Вильямса фатальной. Он подписался первым на экземпляре, оставшемся у русских, в то время, как они действительно расписались первыми на экземпляре,