Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин

осторожно постучал пальцем в обитую кожей деревянную дверь. С минуту подождав, я постучал уже сильнее и прислушался. За дверью послышался какой-то шум. Один раз что-то с глухим стуком упало на пол, и это «что-то» ойкнуло и затихло. Затем раздались тяжелые шаги, словно по полу тащили волоком мешок картошки, каждый раз с усилием упираясь ногами в пол. Затем все стихло. Не выдержав, я позвонил. Звонко прозвучав, мелодичная трель пропала в глубине квартиры, вновь оставляя меня одного на площадке. Я уже собрался повернуться и уйти, когда дверь распахнулась и на меня строго посмотрела Алиса в пижаме:

– Муратов, ты офигел? Одиннадцать ночи!

– Вот! – Не найдя слов для извинения, я протянул ей шахматную доску. – Мне Анатолий Иванович нужен.

– Заходи. – Алиса зевнула, одновременно показав рукой, что вход мне разрешен. – Ты вообще совесть потерял, думаешь, он с тобой играть сейчас будет?

Перешагнув порог, я снял кеды, поставив их на ворсяной коврик, и надел тапочки. Без тапочек здесь ходить было запрещено. В самый первый раз, пять лет назад, когда я впервые попал к ним домой, мне озвучили три правила: надевать тапочки, ничего не трогать без разрешения и не заходить в домашний кабинет Анатолия Ивановича, где «Д.М.Н.» принимал больных. За пять лет я нарушал их все. Ходил без тапочек, постоянно все трогал и даже заглянул в кабинет папы Алисы. Ничего особенного там не оказалось: белая кушетка, ширма, стол, шкаф со склянками и огромный, величиной с человеческий рост железный сейф. Естественно, интереснее всего был сейф, и, как все самое интересное, он постоянно был заперт; я неоднократно пытался заглянуть внутрь, обстукивал его, залазил наверх, рассматривал снизу, но тщетно.

Алиса повела меня по длинному коридору на кухню. Паркетный пол слегка поскрипывал в тишине квартиры. Основной свет не горел, освещение шло от настенных бра с красными плафонами. Полумрак добавлял таинственности, как будто это вовсе и не квартира моего врача, а старинный замок, и меня на встречу с Графом ведет не соседка по парте в пижаме с зайчиками, а привидение в белом балахоне и со свечкой в руке.

Миновав коридор, мы вышли в гостиную, к которой примыкали детская, спальня, кабинет и кухня. Гостиная также была в полумраке. Свет шел от телевизора в углу комнаты, стоявшего рядом с пальмой в кадке и журнальным столиком. Свернув на кухню, мы остановились.

– Чайник закипел, на столе варенье и печенье, Муратов. Папа сейчас выйдет. Я спать.

Алиса, как всегда, была точна в своих действиях. Мне никогда в жизни этого не удастся достигнуть. Я даже представить себе не могу такой вариант, что она приходит ко мне в одиннадцать ночи, чтобы встретиться с моей мамой или с папой, и я говорю: «Бениславская, заварки нет, сахара тоже, вместо печенья хлеб. Я пошел смотреть телевизор». Конечно, я ни на шаг не отойду от нее. А если выгонят, то ухом приклеюсь к двери!

Не дожидаясь моего ответа, она развернулась и ушла к себе в спальню, оставив меня одного на кухне. Я положил шахматную доску на стол и подошел к окну. Девятый этаж – в нашем городе выше только звезды – давал отличный обзор. Из кухни Бениславских была видна не только моя двухэтажка, но и школа, Ишим, дамба, даже вокзал, находившийся в самом конце географии. Все было как на ладони, луна отлично заменяла уличные фонари. Если чуть сдвинуть левее и обзор начать не из кухни, а из Алисиной комнаты, то в бинокль можно разглядеть мою детскую. Почему я раньше этого не заметил? Да и не только мою. В бинокль весь наш город как под микроскопом, все окна, все подворотни и подъезды. Сама квартира Бениславских так устроена, что окна выходят практически на весь город, кроме левого берега, но на левом что смотреть? Дачи и трусы дачников? Баклажаны с помидорами?..

– О чем думаешь? – неожиданно раздался у меня за спиной голос Анатолия Ивановича.

Он открыл кухонный кран и стал смывать с рук коричневую жижу, густо налепившуюся на пальцы. Жижа уходила трудно, оставляя разводы на его ладонях.

– Да так, – уклонился я от ответа, – вид хороший.

Анатолий Иванович закрыл кран, вытер руки о вафельное полотенце и, скомкав, выбросил его в мусорную урну.

– Глину трудно отстирать, – сказал он и, обратив внимание на шахматы, добавил: – Шикарные. Сыграем?

В другой раз я бы не отказался, но во дворе ждали Пиркин с Иваниди. Сидят на лавке, волнуются. Есть из-за чего волноваться. Пиркиным завтра улетать, а Давида нет. Мама кинется искать сына, начнет рыться в вещах…

– Не могу, – расстроенно произнес я, – в другой раз. Честно. Я за помощью пришел.

Анатолий Иванович налил нам чай, жестом указал мне сесть и, макнув печенье в чашку, внимательно посмотрел на меня.

– Я тебя сколько лет знаю? Пять? За пять лет ты себя со всех сторон показал. Доверять тебе можно, помогать тоже, но осторожно. Когда ты последний раз врал? Уже и не припомню… Наверное, года три назад, когда говорил, что сейф не трогал. Так?

Я кивнул.

– И сейчас ушел от ответа, не сказал, о чем думаешь. Но враньем это считать нельзя. Тут ты прав. Если правду говорить не хочешь, то, значит, не уверен в ней; как дозреет правда, сама с языка вылетит! Так с чем пришел?

– Купите? – указал я пальцем на шахматы. – Очень деньги нужны.

Анатолий Иванович пододвинул шахматы к себе, отщелкнул замок и приподнял верхнюю часть доски.

– М-м-м… – оценивающе произнес он и, отложив размякшее печенье на салфетку, встал из-за стола.

Свет от напольного торшера изогнул тень Бениславского так, что мало что осталось от живого прототипа. Черная глыба растеклась по цветастым обоям, превращаясь в подобие сгорбленного старика с длинными жидкими волосами, спадающими до плеч. Нос старика, как сломанная кочерга, висел ниже подбородка, едва держась на вывалившейся, словно жирный блин, нижней губе. Я вздрогнул. Тень обернулась на меня и, сместившись в сторону, пропала.

– Дурацкая люстра. – Анатолий Иванович задел лысиной бахрому на краю купола люстры и приостановил ее рукой. – Выкинуть бы, да некогда. Посиди, сейчас приду.

Печенье на столе, разбухнув, развалилось на части, и ручеек чая добрался до моей салфетки. Чтобы остановить его, я сделал баррикаду из сухого печенья.

– Держи. – Анатолий Иванович положил на шахматы стопку купюр. – Вечером, конечно, не дают, но раз срочно надо…

Деньги – это не фантики. Как себя вести в такой ситуации, я не знал. Были бы фантики, живо пересчитал бы, выцепил самые крутые и ценные, а хлам