Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин

могу и вовсе представить, что это не тропинка, а разбойничья дорога с поваленными деревьями и ямами-ловушками да силками на путников. Вон за тем смородиновым поворотом надо быть наготове, сжаться, правое плечо выдвинуть чуть вперед, ранец, словно щит, на него закинуть и выскочить резко – тогда есть шанс, что от внезапности Соловей-разбойник свистнуть не успеет, а там два прыжка до рябиновой развилки допрыгнешь, и начнется Шервуд…

Тропинка петляет, то заводя влево, то убегая направо, точно запутать хочет, пытается сбить с пути. И ведь получается… В самом начале пути нас, идущих в школу, было много. Так во всех сказках бывает. Выходят толпой, а доходит почему-то один. И тот далеко не самый умный и сильный – дурак по сути, – а глядишь, дошел. Бабай с Абикой, мама с папой, тетя Хеба, дядя Ставрос провожали нас в школу только в первый день первого класса. Дядя Владик и тетя Таня оказались упорнее – шагали с нами до того дня, когда Давид истерику закатил, что ему неудобно тащить махметовский портфель и держать при этом маму за руку. Он прав, конечно, держать лучше Махметову, если тащишь ее портфель. Тетя Таня поворчала-поворчала и сдалась. Тем более она понимала, что устами сына говорит совсем не он, а высокая, смуглая, настойчивая, как квасная пчелка, Махметова.

Еще совсем недавно, весной, мы шли в школу втроем. Иваниди списывал на ходу у Пиркина домашнее задание, я собирал гербарий для коллекции, а тропинка, словно безостановочный конвейер, крутила наш шаг все быстрее и быстрее. Пиркин в новый класс не пошел, Иваниди, отучившись неделю, тоже уехал, и вот уже я один иду по этой разбойничьей дороге, где из каждого куста можно ожидать нападения шерифа Ноттингема или, что куда более реально, Гоги и Магоги, охотников за моим забитым фантиками ранцем.

– Муратов, слышишь? – раздался крик сверху.

Я задрал голову. На тополе возле поворота к школьному забору сидел Булатик. Упираясь ногами в толстую нижнюю ветку, он махал мне рукой.

– Помоги слезть!

– Ты чего туда забрался? – подойдя к дереву, спросил я. – Сам слезай теперь. Спрыгни и все. Невысоко же.

Булатик сделал обиженное лицо:

– Ты забыл, что я высоты боюсь? Помоги, будь другом, подставь спину!

– Еще чего! – возмутился я. – Ты забыл, что высоты боишься, а я спину тебе должен подставить. Давай прыгай.

– Не буду! – воскликнул Булатик. – И не подумаю даже.

– Ну и сиди там. – Я взглянул на часы. – У меня урок через пять минут начнется. Я обещал больше не опаздывать.

Булатик громко вздохнул и заплакал…

Весь город знал этого человека. Но не это удивительно, а то, что он тоже всех знал и помнил. А самое удивительное – всех любил.

Дядя Наум уверен, что в будущем люди вообще любить разучатся и любовь к ближнему скатится до уровня инстинктов. Все как у животных будет. Зато животных будут любить больше, чем людей. Но на то он и дядя Наум, чтоб так говорить. А вот Булатик… он любил всех!

Одни считали его гением («Как один человек может всех знать?»), другие думали, что он работает на КГБ («Он даже знает, во сколько я вчера с работы домой вернулась. Утром мне кричит с карусели, мол, Тулешовна, а ты чего так поздно с работы пришла»), третьи реально предполагали, что его ударила молния и у него открылся дар памяти. Но как бы кто ни гадал, в целом все сходились в одном: Булатик сумасшедший. С утра до вечера ходить по городу, знать всех по именам, помнить, кто и во сколько куда пришел, может только человек, у которого явно что-то не то с головой. А любили его потому, что никто так не выслушает и не улыбнется, как этот мужчина с аббатской плешью, в помятом и великоватом ему двубортном костюме на голое тело, готовый даже поплакать вместе с тобой и обнять так крепко, словно пытается забрать все твои тревоги в свое сердце.

Тайна появления Булатика в городе была не разгадана. Говорили, что он пришел к нам со стороны Караганды, также утверждали, что жил он тут всегда и что домов у его семьи в каждом районе не счесть, поэтому точно нельзя узнать, где он живет, и убедительно при этом заверяли, что ночами Булатик пропадает в тайном лазе у Кубринского дома, где со времен революции захоронен клад Халила. Для меня главное было, что говорили все это одни и те же люди, и, значит, верить этому было нельзя.

– Можешь хоть сколько плакать, – безразлично сказал я, – но только учти: чем больше слез на тополь ты прольешь, тем быстрее он засохнет!

Булатик мгновенно перестал плакать и недоверчиво посмотрел на меня сверху.

– Я в ладошку слезы собирал… – Он протянул руку, пытаясь показать мне собранные слезы. – Неужели ты думаешь, что я не знаю, как соль может убить дерево?

– Откуда я знаю, знаешь ты это или нет. Ты вон забыл, что высоты боишься, мог и это забыть тоже. Как ты еще не забыл, где живешь, удивительно!

– Может, я и забыл.

– Тогда какого черта забрался на дерево и рыдаешь, как маленький ребенок? Шел бы лучше дом искал.

– Так я и хотел с высоты его увидеть. Чем выше заберешься, тем дальше видно. Разве ты этого не знал?

Так спорить с Булатиком на уровне «знал – не знал, забыл – не забыл» можно было вечность. Я решил схитрить.

– Давай, пока ты сидишь на дереве, я попробую разглядеть твой дом с земли? Крыша какого цвета?

– Крышу я не видел, – удрученно произнес он. – Как бы я мог увидеть крышу с земли?

– Хорошо, – набираясь терпения, сказал я. – А стены дома какие? Сколько этажей? Есть ли калитка или это подъезд?

Булатик осторожно, чтоб не упасть, почесал рукой голову.

– Желтые стены. Забор по всей длине. Высокий, с пиками на конце. И площадка во дворе. Знаешь, где это?

– Таких домов немного, – честно ответил я. – Этажей сколько?

На мгновение мне показалось, что Булатик хочет спрыгнуть с дерева. Он присел, вытянул руки вперед и примерился к прыжку, но затем вновь поднялся и схватился за ствол тополя обеими руками, задрожав всем телом, будто от испуга.

– Ты чего? – ошеломленно спросил я.

Булатик стал озираться по сторонам.

– Не хочу туда, – зашептал он, – там страшно. Два этажа в доме. Я на втором сплю. Я тебя там, Муратов, видел, давно! Ты туда приходил. Как ты ушел оттуда? Еще никто не уходил, а ты ушел! Сбежал?

– Куда приходил? –