Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин

экрана, затем расползлась и зависла в верхнем правом углу, соединив два дикторских профиля в сиамских близнецов, которых разбил речевой паралич. Одновременно с ними в нижней части экрана кто-то дергал руками, делая судорожные знаки пальцами, и хлопал в ладоши. Самого человека видно не было, лишь кисти рук тряслись и кривлялись.

Дядя Наум подошел к телевизору, присел возле него на корточки и крутанул ручку звука. Шипение прекратилось, и он уставился на взмахи рук, считывая по ним информацию. Так продолжалось до конца эфира передачи.

– Всё, – тихо произнес дядя Наум и устало сел на кровать.

– Что всё? – не понял я. – Ты что, по рукам читал?

– Один болеет в Крыму, другие вакцинацию против хвори начали. – Он вздохнул и стал выворачивать свои карманы. – Хотя, может, и пронесет… Так сколько это в год? Двенадцать бутылок где-то? Раз в месяц за их счет получается. Последнюю пятилетку Союза в долг закончили. Отдавать чем? В таком состоянии я умею читать и на хинди. Информация сверху идет. Я даже с закрытыми глазами мир вижу. Телевизор – это так, усилитель… Или все-таки у Фаи попросить?

Мысли дяди Наума в запое перепрыгивали с одного на другое. Отследить их было трудно, он даже не перескакивал с темы на тему, а просто выкладывал все, о чем думал или хотел думать. Иногда казалось, что это ахинея, набор слов, выданных наобум. Впрочем, последнюю пятилетку Союза я прожил рядом с ним на одной лестничной площадке и привык к такому потоку сознания.

– Мейджор и Коль озабочены. НАТО собирает экстренное совещание. Фая и Рая не дадут. Период вакцинации не более трех дней, дальше держать карантин бессмысленно и пагубно для организма. Если, конечно, организм живой еще. Спать?

– Спать, – утвердительно сказал я, выключая свет в комнате. – Утром зайду.

Дверь в квартиру дяди Наума не закрывалась на ключ. Замок был сломан, при очередной попойке кто-то вышиб верхнюю петлю. Я прихлопнул дверь и спустился во двор. Возле сухого карагача сидел на бордюре Иваниди, глухо издавая проклятия в адрес Пиркиных.

– Это что ж получается, – заметив меня, он вскочил, – я, значит, за Давида вступился, Гоге в жбан, Магоге нос сломал, меня в милицию, ИДН сразу, батя с маманей, чтоб отмазать, деньги предложили, Пиркины заняли, а теперь расписку в нос суют?! За их же сына и требуют?!

– А где Давид? – Я пожал руку Иваниди. – Он сам что говорит?

– Вон, – Коля указал рукой на окно Пиркиных, – смотрит, машет что-то по-глухонемому. Боится выйти и сказать.

Давид в окне действительно махал нам и пытался что-то показать руками.

– Да пошел он, предатель, – в сердцах произнес Иваниди, показывая кулак Пиркину.

В августе темнеет рано. Из всех летних месяцев он самый короткий. Только вроде бы гулять вышел, а уже и в школу пора. Закончив четвертый класс, мы все получили свидетельства об окончании начальной школы и собирались перейти в пятый. Первым, получается, учить русский язык не будет Пиркин. Интересная несправедливость. Ведь только у него, не считая Алису, пятерка по русскому. И вот отличник, пионер и подающий надежды шахматист перестает быть отличником и пионером, и нас покидает лишь подающий надежды шахматист.

– Что он там машет все? – не выдержал Иваниди. – Закрыли его, что ли?

Я прижал руки к ушам, показывая Пиркину, что его не слышно. Тот пропал из окна. Затем выскочил на балкон, опять замахал руками. Иваниди, наконец, понял, в чем дело, и мигом подскочил к створкам балкона, надавил на них, приподнимая вверх зажатый снаружи гвоздь. Створки раскрылись, и Пиркин выпрыгнул на улицу.

– Цветы тети Тани затопчешь, – предупредил я его, показывая на клумбу из гладиолусов и мальвы под балконом Пиркиных.

– Она уже не следит за ними, – отдышавшись, сказал Давид. – Коля, ты не подумай, я им говогил: «Одумайтесь! Он же меня спасал!»

– Говогил, – передразнил его Иваниди. – Что ты им мог говогить? Мычал, как всегда. Я за вас, но и не против них?

– Нет, – Давид чуть ли не закричал, – я сказал: «Коля за меня заступился. Как вы можете?»

– А они что? – мрачно спросил Коля.

– Мама сказала: «Не твоего ума дело!»

– А папа? – больше по инерции произнес Коля.

Давид опустил голову.

– Ясно, – махнул рукой Иваниди, – и не ума дяди Владика…

С минуту все молчали. Иваниди смотрел на карагач. Я разглядывал истоптанную клумбу. Пиркин ковырял ботинком землю. Луна, застопорившись над Ишимом, светила так сильно, что любой жест или взгляд было видно как днем. Река отражала лунный свет, освещая и дом, и двор, и нас самих, застывших, как три памятника некогда единого ансамбля, посвященного дружбе народов. Первым ожил памятник, ковыряющий землю.

– Вот! – Давид вытащил из-за пазухи шахматную доску.

– Ты чего, с дуба рухнул? – перестав разглядывать карагач, удивился Иваниди. – Играть собрался?

– Слоновья кость, – таинственно сказал Пиркин.

– А, ты же у нас шахматист! – произнес Иваниди с наигранным восторгом. – Вот там и наиграешься, да?

– Не в этом дело. – Давид приоткрыл доску, и фигуры блеснули под луной. – Может, кому пгодать?

– Зачем? – не понял Коля.

– Пгодадим, деньги я отдам маме. Доски она хватится только потом. Я вытащил ее из тайника. Туда никто в пути не полезет.

– Кому продать? – Иваниди изумленно таращился то на меня, то на Давида.

– Карамысовой, – предложил я наобум.

– Валентине Павловне? – теперь удивился Пиркин. – Нет, она сама у нас занимала. Отдала пятегкой по гусскому.

– Сталкеру? – следуя моей логике, сказал Иваниди.

– Ты еще скажи директрисе, тогда точно ИДН обеспечена нам троим!

Я принялся перебирать в уме, кому можно продать эту доску. Из друзей, кроме Давы, никто в шахматы не играет, я бы купил, но у меня только фантики, платить нечем, дядя Наум всегда без денег. Разве что Анатолий Иванович… Да! Я видел дома у Бениславских шахматы и тоже необычные, из чьей-то кости!

– Папе Алисы! – торжественно сказал я, словно только что решил самую трудную на свете задачу по математике.

У подъезда Алисы пацаны притормозили, переминаясь с ноги на ногу, замямлили про позднее время и что лучше будет, если я сам зайду.

– Вы же дгузья. – Давид передал мне шахматы.

– Я их семейку не очень – интеллигенты! – оправдывался Иваниди, подталкивая меня к двери.

В тысячный раз, а может, и стотысячный я стал подниматься пешком на девятый этаж, где жили Бениславские. Внизу на первом этаже раздался шум, и голос Давида приглушенно крикнул:

– Иваниди нам тысячу должны! Дешевле не отдавай!

Поднявшись на девятый этаж, я сначала хотел нажать кнопку звонка рядом с позолоченной табличкой «Д.М.Н. А. И. Бениславский», но передумал и