Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер
Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) читать книгу онлайн
Воспоминания видного киевского юриста А.А.Гольденвейзера о жизни в Киеве в 1917—1920 годах являются одним из важнейших источников по истории Украинской революции на Украине. Частично они были опубликованы в сборнике "Революция на Украине по мемуарам белых" (С.А.Алексеев, сост., Госиздат, Москва — Ленинград, 1930, репринтное воспроизведение: Изд-во полит.лит. Украины, Киев, 1990). На этот раз вниманию читателя предлагается полный текст воспоминаний, опубликованных в издававшемся И.В.Гессеном «Архиве русской революции» (текст датирован апрелем 1922 года), в том числе, главы, не включенные в советский сборник 1930 года: Глава IV "Большевики (февраль—август 1919 года), Глава V "Добровольцы (сентябрь—ноябрь 1919 года)", Глава VI "Большевики и поляки (декабрь 1919—июнь 1920)", Глава VII "Снова большевики (июль 1920—июль 1921)".
В качестве приложения в издание также включена не издававшаяся в СССР заключительная часть воспоминаний "Бегство" ("Архив русской революции", изд. И.В.Гессен, том XII, Берлин, 1923), описывающая побег автора и его жены из Киева в Германию в 1921 году.
Об авторе:
Алексей Александрович Гольденвейзер (1890—1979) — российский юрист, писатель и издатель, деятель русской эмиграции. Родился в семье известного киевского адвоката Александра Соломоновича Гольденвейзера (1855—1915). Его старшие братья, — Александр Александрович (1880—1940) и Эммануил Александрович (1883—1953), — совсем молодыми, в 1900 и 1902 году соответственно, эмигрировали в США и оба сделали там блестящую карьеру: первый стал видным антропологом, одним из крупнейших специалистов по истории древних культур Америки, второй возглавлял исследовательский отдел Федеральной резервной системы, был одним из разработчиков положений о Международном валютном фонде и Всемирном банке.
Алексей был единственным из сыновей А.С.Гольденвейзера, кто пошел по стопам отца. Юриспруденцию он изучал в Киевском, Гейдельбергском и Берлинском университетах. Будучи студентом, дважды арестовывался, по данным Охранного отделения, принадлежал к студенческой фракции партии-социалистов-революционеров.
Уже работая адвокатом, Гольденвейзер-младший принимал деятельное участие в еврейской общественной жизни в Киеве: в 1917 был секретарем Совета объединенных еврейских организаций города Киева, одним из организаторов в Киеве еврейского демократического союза «Единение», делегатом Всероссийской еврейской конференции в Петрограде в июле 1917. В апреле 1918 недолгое время был членом украинской Центральной Рады (Малая рада, апрель 1918).
После прихода в Киев большевиков, упразднивших адвокатуру, не имея возможности заниматься адвокатской деятельностью, читал лекции в Институте народного хозяйства и Академии нравственных наук. 28.07.1921 вместе с женой, Е.Л.Гинзбург, тайно бежал из Киева и через Польшу уехал в Германию.
Прожил в Берлине около шестнадцати лет. Получить в Германии работу по специальности было нелегко, особенно учитывая переизбыток среди эмигрантов людей «интеллигентных профессий», в том числе юристов. Однако несомненные преимущества молодого адвоката перед многими коллегами, — знание немецкого языка и образование, частично полученное в германских университетах, — помогли ему обзавестись достаточно широкой практикой. Принимая активное участие в деятельности различных общественных организаций, А.А.Гольденвейзер со временем стал одной из ключевых фигур русско-еврейской эмиграции в Берлине.
В декабре 1937 семья Гольденвейзеров была вынуждена уехать из нацистской Германии в Америку. По прибытии в США они обосновались в Вашингтоне, а с 1938 жили в Нью-Йорке. Несмотря на трудности в процессе адаптации к американским условиям, А.А.Гольденвейзер смог интегрироваться и в эту, новую для него, жизнь.
В годы Второй мировой войны помогал евреям из оккупированной Европы эмигрировать в США, тем не менее, не смог спасти двух своих родных сестер, которые в 1943 были арестованы нацистами в Ницце и депортированы в Польшу. В 1950-е годы защищал в юридических инстанциях интересы граждан, предъявлявших претензии к немецкому правительству. Публиковался в американском ежеквартальнике «The Russian Review». Соавтор двухтомной «Книги о русском еврействе» (1960, 1968).
Скончался 4 сентября 1979 года в Нью-Йорке в возрасте 89 лет.
(При подготовке данной аннотации использованы материалы книги О.В.Будницкого «Русско-еврейский Берлин (1920—1941)»).
Германская гражданская власть была, напротив, представлена довольно бледно в лице посланника барона Мумма. Зато австро-венгерским посланником в Киеве был знаменитый граф Форгач, которого считают автором пресловутого ультиматума Сербии в июле 1914 г.
Гетманский переворот прошел под лозунгом восстановления земельной собственности и свободы торговли. В этом отношении программа нового правительства вполне соответствовала видам немцев; поэтому здесь ему давалась полная свобода действий. В первое время особенно проводилась политика покровительства торгово-промышленным кругам; и только в последние месяцы гетманщины, с дальнейшим поворотом вправо, объектом попечения сделалось землевладельческое дворянство.
Эта политика принесла реальные плоды.
Эпоха гетмана, действительно, характеризуется некоторым экономическим подъемом. Она была у нас временем «высокой конъюнктуры». Промышленные и торговые круги, с одной стороны, были близки к власть имущим и влияли на последних в выгодном для себя направлении; а с другой, — обеспеченный сбыт всевозможных товаров в Германию и Австрию создавал и в чисто экономическом смысле весьма благоприятную конъюнктуру для нашего края. Мы и пережили тогда эпоху грюндерства[73] и спекулятивной горячки. Парализованная буржуазия севера устремилась в Киев. А у нас учреждались все новые и новые акционерные компании, и делались крупные дела.
Эта черта гетманского времени воплощается для киевлян в таинственном слове «Протофис». Таково было сокращенное наименование Всеукраинского союза торговли, промышленности и финансов. Протофис образовался в первые же дни гетманщины, на торгово-промышленном съезде, на котором с большой речью выступил новый министр торговли Гутник. Он существовал все это время и был весьма активным фактором в нашей внутренней политике.
В связи с оживлением промышленности, банков, биржи, в эпоху гетмана восстановились до некоторой степени и функции суда. Помогли этому и невольные послабления в области украинизации, о которых речь впереди. Адвокатура вновь почувствовала некоторую почву под ногами. Превращение Киева в столицу, обилие административных дел, — в частности проведение уставов и концессий, — обеспечивали для деловых адвокатов хорошие времена. Наряду с этим, начавшиеся несколько позднее политические преследования вызывали необходимость в организации политических защит. Были даже попытки учреждения «группы политических защитников», подобно той группе, которая работала в 1905-1907 гг.
У меня лично связано с гетманским временем одно весьма своеобразное воспоминание из области адвокатской практики.
Это было в конце мая 1918 года. Однажды перед вечером телефонируют ко мне из комитета еврейской объединенной социалистической партии и просят выехать в тот же вечер с членом комитета Шацом в Белую Церковь. Там несколько дней тому назад арестован товарищ городского головы Лемберг, председатель городской думы Рутгайзер и еще один гласный по обвинению в антигерманской пропаганде. Завтра утром их будут судить в немецком военно-полевом суде. Возможно, что допустят защитников. Комитет просит меня, вместе с Шацом, взять на себя защиту.
Я был крайне взбудоражен и смущен этим предложением. Военно-полевой суд, особенно германский, — тот самый военно-полевой суд, который был введен роковым апрельским приказом Эйхгорна, — представлялся нам чем-то весьма жутким. О деле белоцерковских гласных я слышал впервые и не имел никакого понятия ни о сущности обвинения, ни о возможностях защиты. И притом предстояло выступить в германском суде, процессуальные порядки которого были мне совершенно неизвестны, и плэдировать на немецком языке…
Но отказать в своем содействии я считал себя не вправе и поэтому, сложив фрак и необходимые вещи, отправился на вокзал. В поезде меня познакомили с приехавшими из Белой Церкви членами городской управы, которые и рассказали нам вкратце суть дела. Подсудимых обвиняли в произнесении «речи возмутительного содержания» в заседании думы вскоре после германского переворота. Они несколько дней назад были арестованы, допрошены, и в любой день, когда заседает полевой суд, дело их может быть заслушано. Завтра, в субботу, в 8 часов утра — очередное заседание суда. К этому времени нужно явиться в штаб, прочитать дело и «подготовиться к защите».
На следующее утро, — надев фраки со значками, чтобы хоть чем-нибудь импонировать немецким офицерам, — мы отправились в штаб расположенной в Белой Церкви германской дивизии. Штаб помещался в старинной помещичьей усадьбе владелицы местечка — графини Браницкой. Наши информаторы еще раньше объяснили нам, что все дело находится в руках одного лейтенанта, которого называют «Gerichtsoffizier»[74]; он вел следствие, он же будет и обвинять на суде. После переговоров с накрашенной особой, которая исполняла обязанности секретаря и переводчика, мы и предстали пред светлые очи этого лейтенанта.
Лейтенант Флеш принял нас вежливо, но с глубоким сознанием своего величия. Дело, к счастью, должно было слушаться только через неделю, и, хотя показать самые акты Флеш обещал только перед заседанием, но из разговора с ним мы составили себе приблизительное представление о том, что ожидает нас на суде. Сам Флеш был великолепен в истинно-прусском апломбе своих непогрешимых суждений. Разумеется, обвиняемые были виновны во всём, что им приписывают; и разумеется, ничего другого нельзя и ожидать от этой городской управы, состоящей из русских социалистов. Дума занимается только политическими разговорами и агитацией. А все отрасли городского хозяйства — и в том числе, как он выразился, «das Bordellenwesen»[75], — совершенно запущены…
Из разговора с Флешем мы приблизительно уяснили себе характер германского военно-полевого судопроизводства. Постоянного состава суда не существовало. Суд назначался в каждом отдельном случае приказом командующего генерала. Вся подготовка дела, следствие, прокурорские обязанности и наблюдение за исполнением приговоров лежали на «судебном офицере» (Gerichtsoffizier), имевшемся при каждом штабе или комендатуре. Он фактически председательствовал и в заседании и даже, сам не подавая голоса, руководил совещанием судей.
Самый процесс был свободен от формальностей и не очень связан законами[76]. Суд мог по своему усмотрению повышать и понижать назначенные в уголовном кодексе наказания. А командующий генерал, в качестве верховного распорядителя над судом, обладал неограниченным правом не утверждать и изменять уже состоявшиеся приговоры суда. От него же зависело и допущение защиты, предание суду, назначение заседаний и т.д. Все эти правила имелись в виде печатной инструкции, которая, однако, как военная тайна, штатским на руки не выдавалась.
Ощущение некоторой жути, с которым я взялся за эту защиту, разумеется, не могло пройти после разговора с Флешом. Мало того что приходилось защищать на чужом языке, перед враждебными судьями-неюристами; как теперь выяснилось, нам предстояло участвовать в процессе, не зная и даже не имея возможности узнать те законы, по которым он происходит…
Однако делать было нечего. Положение обвиняемых без защитника представлялось нам при этих
