Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

работу он берется сам, а мы уж являемся на готовое, да еще выражаем свое неудовольствие, почему сделано так, а не иначе. Последним грешна особенно я, а он только изредка огрызается. Милый, бедный Н. А.! Для таких работ он завел себе даже особый костюм: длинный рыжий ситцевый балахон, застегивающийся спереди; при этом он сбрасывает с себя пиджак, воротничок, манжеты. Картина получается картинная, так что я прозвала его «ребе» (= равви). И при всем этом постоянное умственное напряжение, постоянный умственный труд. Как бы ни относиться к его работам, – я лично многие из них очень ценю, – нельзя не признать одного, что человек этот не стоит на месте, не засыпает, не дает своему возрасту права на законный покой, хотя за последние годы он сильно устал. Бедный, бедный.

С чувством удовлетворения прочла его предисловие к последней книге «XIX век». Оно написано им перед самым выходом книги и после того, как он прочел начало моей работы о Писареве, предисловие которой, по его словам, ему очень понравилось и не прошло, как я сейчас убедилась, без влияния на его собственное. Значит, и я могла ему дать кое-что, а не только брать все от него. А я много взяла, может быть, даже чересчур много! Недаром Рейнбот заподозрил мою статью о Пушкинском Доме в том, что она написана Н. А. Я сама часто ловлю себя на том, что думаю его мыслями и говорю его словами, а это, конечно, то, с чем я должна очень серьезно бороться.

Потащу его завтра в Ботанический сад зеленью подышать и чаю у Антонины Васильевны попить174.

7 июня 175. Можно еще с грехом пополам согласиться расстаться с землей, переселившись на дно морское176, но добровольно расстаться с людьми и лишиться притока тех свежих впечатлений, которыми они наделяют нас на каждом шагу, и притом – навсегда, – выше сил нормального человека. Только люди с их живыми чувствами, страстями, пониманием, любовью и пороками способны возбудить в человеке все собственные его чувства, страсти и волю в той полноте, которую разрешает ему та или иная степень его собственной духовной одаренности, только встреча с человеком, дружественная или враждебная, дает полноту жизни, возбуждает177 весь организм в его целом, остальные же явления одушевленной и неодушевленной природы действуют только на одну какую-нибудь часть его души, больше всего на мозг и только на некоторые чувства, оставляя остальные спокойными, иначе – бездейственными. Эта неполнота действия, это вынужденное замирание большей и притом – наиболее активной части организма порождают скуку, неудовольствие, неудовлетворенность и, наконец, тоску, способную довести до веревки или до сумасшествия, и как бы ни было интересно спуститься вместе с капитаном Немо на морское дно при условии никогда не подыматься к земле (тут уж к земле приходится подыматься, как с земли – к небу), – профессору Аронаксу, при всем его интересе к науке, но не имевшему к тому тех побудительных причин личного характера, которые толкнули на дно морской бездны загадочного Немо, – согласиться на это добровольно было невозможно. И с большой жутью и душевной тягостью я сама спускалась с профессором на это волшебное дно. Отсюда вопрос: чем была побуждаема команда «Наутилуса», когда согласилась обречь себя на это пожизненное заключение? Любовью к герою? Но это был герой из тех, которые вызывают к себе поклонение не масс, но небольшого числа единиц, приближающихся к нему по степени своей интеллигенции178; на корабле Немо таких единиц могло было быть человека 3–4, его личных друзей, а не только товарищей. Любовь к человеку? Но чем мог привязать к себе человек Немо своего лакея, своего повара, 2–3 десятка матросов? Он был слишком высок для них, слишком далек, недосягаем, к тому же и держался от них в стороне, замкнутый в свои интересы и переживания, в свои мысли и наблюдения, для массы недоступные и непонятные, а он и не стремился сделать их понятными массе: он с нею ни духовно, ни физически не соприкасался. Что же побудило их следовать за ним в добровольное изгнание? Общего между ними, вернее – связующим их звеном, – могла быть только общность причины общественно-морального характера, насильственно столкнувшая их с земли: общее преступление на земле, законного возмездия за которое надо было избегнуть; общее несчастье, пережитое на земле; одна и та же несправедливость, ранившая сердца всех их; общее разочарование, сделавшее одинаково для всех ненавистным прекрасный земной мир и его обитателей. – Очевидно, только первая из этих причин могла прочно связать их с капитаном Немо и морским дном, так как для одинакового реагирования на остальные причины они были слишком разнородны по рождению, воспитанию и, главное – по культуре: то, что могла чувствовать тонкая душевная организация капитана Немо с такой остротой, – не мог воспринимать так же его лакей, повар или матрос, если не предположить, что все они были одинаковыми с ним принцами крови. Если же была преданность слуг своему господину, идущая иногда без раздумья до высоких самопожертвований, – то чем вызвал и заслужил Немо эту любовь? Он так далеко стоял от них! Тут же мы имеем великолепный тип Консейля, живущего почти одной со своим господином жизнью ученого, со всеми ее радостями, интересами и треволнениями, но ведь проф. Аронаксу далеко до капитана «Наутилуса» и гораздо ближе до Консейля, чем до Немо. Что же еще? Корысть? Ожидание щедрой награды? Но что в них обреченным на вечное заключение? Наконец, последнее: обеспечение семей ценою подвига самопожертвования? Это – реальнее всего прочего, но неужели весь экипаж подводного судна состоял исключительно из таких благородных и любящих душ? Да даже и в таком случае потребности собственного организма должны время от времени прорываться в виде возмущений и бунтов.

Но не буду упреждать событий; может быть, Жюль Верн объяснит это дальше.

2‑й вопрос: как добывает капитан Немо и его экипаж жизненные припасы и сокровища своего музея? Как можно выходить и входить в судно под водой, не впустив в него воды? Единственное доступное мне объяснение таково, что «Наутилус» должен подняться на поверхность, и тогда уже люди в особых костюмах и с особыми приспособлениями могут спускаться на дно и опять подыматься кверху с добычей. Впрочем, может быть, физики могут допустить и иной способ.

Пустяк, а между тем интересный психологический факт. Зачем бы, казалось, человеку, добровольно похоронившему себя заживо, нужно знать время. А между тем жизнь в тюрьме без часов куда невыносимее, и одиночный заключенный до конца