Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

Бочка вертится;

Я у Ленина служу —

Троцкий сердится.

4) Я на бочке сижу,

Под бочкой мышка;

Скоро белые придут —

Коммунистам крышка.

5) Ох, яблочко,

Куда ты котишься?

Попадешь в чека

Да не воротишься.

6) Ой, яблочко,

Мелкорубленное;

Не целуй меня, матрос,

Я напудренная.

21/XII. Нестор Александрович одобрил мои «воспоминания» для чтения; первая фраза ему так понравилась, что он, по его собственным словам, хотел «стянуть» ее для своей вступительной речи130. Но как-то я прочту!..

23/XII. Говорят, на Марсовом поле появилась какая-то шайка наряженных мертвецами молодцов, которые грабят и раздевают прохожих. Что тут правда, а что выдумка – сказать не берусь, но паника среди публики распространилась, и по вечерам многие боятся ходить в ту сторону131.

24/XII. «Мертвецы», говорят, пойманы. Досужие люди рассказывают, что в наказание их самих раздели и держат в холоду, не давая есть; вместо «стенки»132 их хотят казнить голодом. Жестоко, но это устрашит возможных подражателей, как в свое время устрашила «стенка»: два почти года мы не знали уличных нападений и грабежей; даже по ночам, – когда это не было запрещено всякими «положениями», – было безопасно ходить. Зато всю прошлую зиму гуляли по квартирам среди бела дня и совершенно безнаказанно. Побывали и у нас с Антониной Васильевной, но это было такое забавное происшествие, о котором даже стоит рассказать.

Дело было накануне Нового года по старому стилю.

А. В. лежала в больнице, я была на службе.

Дом у нас старинный133, трехэтажный, с высокой таинственной лестницей с верхним светом; дверь на улицу заперта, ход со двора, сначала по черной лестнице, а из нее через дыру, в которую надо входить, согнувшись в три погибели, – на парадную. Квартир всего 6. Над нами – одна пустая, огромная, в которой жила домовладелица, обрусевшая англичанка; в другой – одинокая дама, знакомая А. В. – Бурухина, служит и днем не бывает дома. Во 2‑м этаже – мы, и рядом – трое взрослых, тоже служащих. Под нами – какой-то диакон с диаконицей и кучей детей; с другой стороны – водопроводчик с супругой и пятилетним наследником. Во всем доме остаются днем только диаконица, водопроводчица и дети.

Возвращаюсь домой между 5 и 6 часами. Открываю дверь – замок не действует: французский ключ вертится, а простой – не входит в скважину; я не придала этому значения, решив, что, может быть, А. В. как-нибудь сюрпризом вернулась из больницы и заперлась изнутри. Звоню – молчание. Стучу – точно то же. Звоню и стучу изо всех сил – все по-прежнему, без движения. И тут еще я не подумала ничего страшного; мне только пришло в голову, не сделалось ли А. В. дурно по возвращении, и я направилась в домовый комитет, чтобы взломать дверь. Спускаюсь с лестницы, навстречу мне Бурухина.

– Евлалия Павловна, это вы? А что тут случилось!..

Голос у нее взволнованный, дрожит, слышны слезы.

– Воры? – осенило меня сразу.

– Да, но что было, я едва жива осталась!..

А было вот что.

За час до моего прихода возвращается Бурухина к себе и, проходя мимо нашей двери, видит ее полуоткрытой. Думая, что я, уйдя за водой, неплотно захлопнула дверь, она входит в переднюю и окликает меня, чтобы справиться об А. В. В это время из столовой А. В. на нее выскакивает двое мужчин, валят ее на пол и начинают душить. Когда она начала уже хрипеть и терять сознание, один из грабителей, мальчишка лет 19, бросил ее, схватил с полу приготовленный узел и скрылся за дверь, а другой, лет около 40, потащил ее в спальню А. В., и там между ними началась прекурьезная беседа. Нача́ла ее Бурухина не помнит, но дальше пошло следующее. Почему-то Бурухина спросила вора, почему они пришли в нашу квартиру, знали ли они, что тут живут две женщины, из которых одна – в больнице, а другая – на службе, и когда вор ответил, что это вышло совершенно случайно, что они решили сначала попробовать звонить, и если им никто не отворит, значит, никого нет дома и можно приниматься за работу, – Бурухина стала его усовещивать на ту тему, что теперь интеллигенции так плохо живется, что несчастная А. В. заболела от истощения и т. д. Вор во всем поддакивал ей, но при этом прибавил, что и он пошел на такое дело не с радости, что нужда толкнула его и т. п. Порешили на том, что вор оставит второй приготовленный ими узел, а Бурухина должна была выйти с ним на улицу и пообещать не кричать и не выдавать его, когда они вместе выйдут.

26/XII, воскресенье. Наконец услыхала одного из братцев – Михаила134, что подвизается у нас на Острове135. Среднего роста мужичок, блондин, лицом очень похож на Достоевского, и тоже что-то неуловимо-болезненное в лице; светло-сиреневая новенькая атласная рубаха, нагрудный крест на малиновой ленте; белые-белые, мягкие и изнеженные руки, не привыкшие к работе, которыми он как-то забавно жестикулирует; голосок высокий, тоненький; вся наружность производит впечатление скромности, искренности и чистоты душевной. Аудитория – в большинстве женская, простонародная; много молоденьких и хорошеньких девушек в беленьких косынках на головах и светленьких нарядных блузках. Речь его все время аккомпанируется их возгласами: «прости, дорогой!», «спаси нас, дорогой», «спасибо, дорогой братец» и т. п.

«Братец» читал соответствующее воскресное евангелие и сопровождал его своим толкованием. Собственно, чтения почти не было, толкования – тоже. Он брал из него отдельные фразы и к ним присоединял свою многословную, туманную и не идущую к делу речь. Смысл ее в общем сводился к призыву жить в любви и согласии, в трезвости и незлобии. Беседа разнообразилась пением всей аудитории, немного резким, но в общем – стройным и согласным, слушала я которое не без удовольствия, т. к. среди женских показались хорошие и красивые по тембру голоса.

Но вот что любопытно: братец сильно защищал советскую власть и при всяком удобном и неудобном случае произносил слова в защиту ее. Он называл большевиков «ангелами с серпами», говорил, что если на словах они не признают молитвы и евангелия, то на деле – творят его: обещают раздать все бедным и неимущим, и если в настоящую минуту – не дают, то по причинам, от них не