Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин

Говорят, поэтому у нас пшеница хорошая, овес тоже ничего и ячмень по три центнера с гектара. Главное – все осенью убрать, чтоб под снегом не осталось, но по нашему календарю это нереально…

– Это русские придумали, – смеется Бабай, – бабайкой пугать! Детей своих пугают так. А я вот возьму и приду в школу. А? Вот так и приду: в пижаме и тапочках!

– Не надо, – я оторвал взгляд от окна, – пошутил я, в садике пугали. Сейчас одумались.

– Уффалай, – вздыхает Абика, – нашли, чем пугать детей.

Балиш в духовке скоро будет готов, запах яблок так и хочет свести нас с Бабаем с ума и притягивает все ближе и ближе к плите. За окном падает снег, валит так, словно его кто с неба сыпет ведрами на наш город, и вот уже трудно различить, где дорога и где пешеходный переход, а уж где тротуар – и вовсе непонятно, и люди, сбившись кучками, шагают посредине улицы.

– А чем их еще пугать? – подливая себе чай в стакан, сказал Бабай. – Фрау Стефани, что ли?

Я частенько слышал от него про эту фрау. Кто такая, так и не понял. Бабай изредка упоминал ее, но дальше не говорил. Боялся сам, что ли? Хотя он-то точно бояться не будет! С фашистами дрался, из автомата стрелял, а тут бабка.

– А что, фрау эта – она как бабка Яга, только по-немецки? – спросил я. – Старая и с бородавкой на носу?

Бабай поднялся с кресла, подошел к окну и чуть задвинул занавеску. От этого на кухне стало темнее и свет от духовки замерцал, словно исходил из сказочного сундука с сокровищами.

– Стефани не Яга, – сказал Бабай. – Знаешь, чем отличается? Ягу одолеть можно, если план иметь, а со Стефани так не выйдет.

– А как выйдет? – Я весь подобрался в ожидании предстоящей истории. – Из автомата?

– И из автомата ее не возьмешь, – словно сожалея, сказал Бабай. – У нас, по крайней мере, не вышло…

– Опять ты за старое, – перебила его рассказ Абика. – Чего вспомнил? Не надо!

Тут в дверь постучали. Пришли мои родители. Абика достала из духовки и поставила на стол балиш. Поев, мы с Бабаем оделись, взяли санки и вышли на улицу, чтобы набрать картошки из гаража. Снег засыпал гаражные ворота, и нам пришлось откапывать их руками.

– Так что эта фрау-то? – решил до конца разузнать я у Бабая историю. – Бронированная, что ли? Раз из автомата нельзя.

– На фашистов работала, – ответил Бабай, откидывая снег в сторону, – в лагере надзирательницей была. Лютая баба. С солдат живьем кожу снимала и ремни шила. Ремни те на деревьях вешала, а вместо пряжек трещотки цепляла. Лес по ночам играл на ветру. Немцы ее специально держали. Для страху. На такое кто способен, тот явно не человек и не животное даже… – Бабай посмотрел на меня, словно решая, продолжать или нет. – Не страшно?

– Нет, – затаив дыхание, сказал я, – я сказок не боюсь.

– В лагере слух ходил, – продолжил Бабай, – что Стефани и людей ела, а к другому мясу не прикасалась. Редко такое в жизни встретишь, а бывает. Такие люди не сумасшедшие, нет. В крови у них с детства жажда просыпается. Немцы в этом сильны были, науку целую расовую выводили. По полочкам всё разложили. Одни рабы, другие слуги, третьи господа. Но даже они Стефани опасались. Комиссию из Берлина привезли. Анализ крови у нее брали. Потом своих солдат к ней водили ночью. Новую расу якобы делать… Было в ней что-то такое, что заставляло холод от ее взгляда испытывать. Жутко на душе становилось, когда она смотрела, словно выжимала твои соки из тела. Две ее напарницы как мумии рядом с ней ходили, высушенные все, а лет им не больше двадцати тогда было…

– Так ты ее убил? – садясь в сугроб, тихо спросил я. – Фрау эту?

Бабай тоже присел в сугроб.

– Нет. Не знаю точно. Когда бунт мы в лагере подняли, свалка началась. Не поймешь, кто куда бежит, где наши, где фашисты. Я Стефани в последний момент заметил, у кочегарки она форму свою скидывала, чтоб скрыться. Подлетел я к ней и со всего размаху кроватной дугой по голове ударил. А потом меня кто-то оглушил. – Бабай потянул створку ворот обеими руками. – Когда очнулся, кровь повсюду. А Стефани нет. Наши видели ее, говорят, к лесу бежала голая, левая часть лица срезана от виска до подбородка была у нее, кровь фонтаном хлестала. Видать, это я так дужкой рассек. Может, и померла там, а может… Помоги, не сиди с открытым ртом на морозе!

– Эх, Бабай, – с горечью сказал я и тоже ухватился за дверь. Наконец железная створка отодвинулась, и мы зашли в гараж.

Потом мы поехали домой. Бабай, зацепив веревку от санок за пояс, разбежался и резко повернул вправо. Санки, мешок картошки и я с ними заодно на скорости врезались в большой сугроб, разбивая его. Снежинки, разлетевшись по двору, словно конфетти, тихо кружились в уже появившемся лунном свете и медленно падали на землю.

Наигравшись, мы зашли домой, и я вспомнил про домашнее задание. Нужно было прописью на всю страницу написать букву «З». Писать нетрудно, трудно писать красиво. Чему, видать, нас и хотят научить в школе. Рисуя проклятую «З», я думал о Стефани. Бабай описал ее так, что казалось – она мне знакома, она где-то рядом. Но этого не может быть. Во-первых, война давным-давно прошла, и той фрау-надзирательнице было бы сейчас за семьдесят. Во-вторых, фашисты среди нас? Если в первый сказочный вариант еще можно было с большой натяжкой поверить, то второй уж точно разбивался о суровые реалии целиноградских будней. За семь моих неполных лет я не видел в городе ни одного фашиста. Разве что в играх, но это совсем другое дело.

Глава 8

Война

– Так, – сказал дядя Наум, – за фашистов Иваниди, Муратов и… – Он обвел взглядом всех, по-комиссарски выискивая среди строя солдат тех, кто уже продался за шнапс германскому рейху. – И Хеба Иваниди!

– Сдурел совсем? Это тебе не физра твоя! – крикнула ему с балкона тетя Хеба. – Помяни мое слово, доберусь я до гороно, и плакала твоя карьера педагога-алкоголика. Коля, живо домой! Никаких войнушек на сегодня. Холодно!

– Дезертир сбежал с фронта! – зажмурив глаз от яркого зимнего солнца, сказал дядя Наум. – Обойдемся без нее. Вместо дезертира фашистским захватчиком будет Дава Пиркин.

Даву Пиркина фашистом дядя Наум назначал в самом последнем случае, когда уже больше некого было ставить. По распорядку,