Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин

установленному им же, мы с Иваниди безоговорочно были фашистами.

– Ты бы хоть менял их иногда местами, – возмущается дядя Ставрос, увидев, как его сын Коля Иваниди вскидывает руку вверх и исступленно орет «Зиг хайль!». – Что он у вас постоянно фрица исполняет.

– Греки как тут оказались? – излишне вежливо интересуется дядя Наум. – Выслали во время войны. А почему выслали? Белого коня Гитлеру готовили. Так что пускай твой кудряш немного повоюет за фашистов.

– А мой почему? – спрашивает папа, увидев, как я с криком «Хенде хох!» веду Пиркина на расстрел. – Вроде белого коня не готовили. Ставь его капитаном Красной армии.

– Крымские татары, – начинает дядя Наум.

– Казанские! – парирует папа.

– Это вы на трибунале будете потом доказывать, – говорит дядя Наум и выстраивает меня с Иваниди в одну шеренгу. – В общем, всё как всегда. Вы вон там на высоте, – он указывает на дамбу, подступ к которой мы предварительно залили водой, – мы наступаем. Задача – уничтожить врага всеми доступными способами, а именно: снежки, толкание и подножки. Пиркин сегодня за вас, хотя это нонсенс, конечно. Итак…

– А ты чего никогда фашистом не бываешь? – не выдерживает тетя Хеба. – Чего всегда за наших?

– Кто-нибудь видел белоруса-фашиста? Никто не видел! – Дядя Наум незаметно отпивает из бутылки свое горючее и вновь прячет его в карман полушубка. – И никто не увидит. Белорусы не сдаются! – орет он и бежит по ледяной горке навстречу трем фашистам, которые заняли оборону на выступе дамбы.

– Хайль Гитлер! – кричит Коля Иваниди и поднимает огромный скатанный им шар снега. – По противнику прямой наводкой огонь!

Шар летит прямиком в дядю Наума и сшибает его с приступа, не давая закрепиться на первом условном плацдарме – возле куста боярки. Все поле боя отмечено условными обозначениями. Бояркин куст. Вторая плита. Яма. Скамейка. И если забраться на самый верх, то победой можно считать взятие бетонной ограды, которая отделяет насыпь от реки.

– Первая атака отбита! – ору я. – Швайн! Партизано! Капут! – и швыряю залпом подготовленные заранее снежки.

Дядя Наум идет, не прячась и не закрывая лицо руками. За это он платится сбитой на снег кроличьей шапкой и расквашенным носом, из которого начинает капать кровь. Это на минуту задерживает наступление партизан и добавляет зрелищности военным действиям. С балконов выглядывают зрители, возле подъезда папа и дядя Ставрос о чем-то горячо спорят.

– У-у-у-у! – яростно кричит наш одинокий советский воин. – Я сейчас превращаюсь в танк! А танку такие, как вы, саложопики не страшны! Берегитесь и прячьтесь в свое фашистское логово! Эй, вы, наверху! Ваше время истекло! Победа будет за нами!

– Сдавайся! И мы тебя пгостим! У нас гуляш и много шнапса! – призывает противника к благоразумию Пиркин, который перед боем досконально изучил фашистские лозунги. – Кгасные комиссагы тебе этого не дадут!

– Это точно, – восклицает дядя Наум, – не дадут!

– Дава! – кричит с балкона его мама Таня. – Где ты нахватался этой пошлости? Как тебе не стыдно?

– У нас тепло и много женщин, – никак не может остановиться Пиркин. – Сдавайся, и ты будешь счастлив!

– Я уже думаю. – Дядя Наум отхлебывает из бутылки. – Но пока рано! «В бою не сдается…» – запевает он и бежит прямо на нас, широко распахивая полушубок. Зелено-красный мохеровый шарф, словно флаг белорусского войска, гордо развевается над Ишимским взгорьем.

– Айн. Цвай. Драй! – хором считаем мы и обрушиваем на дядю Наума шквал снежных снарядов, которые как шрапнель осыпают его со всех сторон.

В ухо! В глаз! В щеку! Еще раз в глаз! Огромный снежок впечатывается в нос дяде Науму, и тот падает на лед. Из внутреннего кармана полушубка льется танковое топливо, стекая вниз по горке.

– Я подбил! – радостно кричит Пиркин. – Я этого советского сбил! Ахтунг!

– Иуда, – сокрушенно говорит дядя Наум и скатывается с горки к самому подъезду.

Фашистское войско, спускаясь с неприступной высоты, победоносно возвращается к подъезду. Встречают нас не совсем так, как хотелось бы.

– Историческая несправедливость восторжествовала, – говорит тетя Хеба. – Ты бы, Коля, постеснялся хоть! И ты, Муратов. А ты, Давид, вообще меня удивил. Не ожидала! Как вы дальше с этим жить будете?

Эйфория от победы быстро улетучивается, и мы, словно пытаясь исправить ход войны, мутузим друг друга снежками. Сначала падает сраженный Пиркин и, пытаясь спастись от братоубийственной войны, разумно лезет под лавочку.

– На одного фашиста меньше, – прикладывая снежок к носу, гундосит дядя Наум. – Посмотрим, что с остальным вермахтом станет!

Иваниди, накидав мне за шиворот кучу снега, сам проваливается в сугроб и застревает там по пояс. Я, пытаясь его добить, тоже ухожу под снег и машу варежками, как белым флагом, призывая кого-нибудь протянуть мне руку помощи.

– Остальные от собственного слабоумия самоликвидировались. Печальный итог войны, но другого и не ожидалось. Держитесь. – Дядя Наум вытаскивает нас с Иваниди из снежного плена.

Мимо нашего стана побежденных проходит моя мама с двумя авоськами в руках, она смеется и рассматривает наши «ранения».

– Пока вы тут воюете, – говорит она, – в «Целинном» мандарины дают. Вот! – Мама поднимает повыше авоськи с оранжевыми шариками.

По двору разносится вопль, сравнимый с грохотом салюта в День Победы.

– Мандарины! – орет тетя Хеба, выскакивая на улицу в халате. – Ставрос! Шубу мою захвати, я очередь займу!

– И мне! – кричит ей вдогонку тетя Таня Пиркина. – Я мигом!

– Мандарины! – радостно кричим мы, барахтаясь в снегу, подкидывая его вверх. – Скоро Новый год!

Темнеет у нас в городе быстро. Вот еще было светло, а через секунду – раз, и хоть глаз выколи. Когда темно, то всех зовут домой. Всех – это нас с Иваниди. Пиркин уже дома и лопает мандарины.

– Ты кем будешь на Новый год? – спрашивает у меня Иваниди, обметая веником снег со своих валенок. – Я слоном.

– А я ежом! Отец уже шапку делает.

– Тоже нормально, – говорит Иваниди и уходит домой.

Дома стоит запах мандаринов. Шкурки мы не выбрасываем. Посыпаем их сахаром и ставим банку в холодильник.

– Вот, – мама протягивает мне мандарин, – отнеси раненому бойцу.

Дверь в квартиру дяди Наума никогда не запирается. Я толкаю ее и захожу без стука к нему домой. Дядя Наум спит на кровати перед включенным телевизором, укрывшись полушубком. Я сую мандарин ему под подушку и тушу свет в комнате. Возможно, утром он подумает, что мандарин принес Дед Мороз, а может, и нет. Тут смотря во что он верит. Я сам уже слабо в это верю. Но записку под елку на всякий случай приготовил.

Глава 9

Раненый еж

Дедом Морозом была наша классная. Я ее