Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

Разговор коснулся ревности, и папа почему-то заявил, что я очень ревнива. «В этом смысле я ее хорошо знаю», – сказал он. – «Ничего подобного, папочка, это ты выдумываешь, – пробовала я возразить. – Скажи, разве ты когда-нибудь видел, чтобы я проявляла свою ревность?» – «Ты не проявляешь ее только потому, что, надо отдать тебе справедливость, ты хорошо владеешь собой и не показываешь того, что хочешь скрыть», – ответил папа. – Витя многозначительно заметил: «О, я знаю, она очень скрытная и всегда ускользает. Ее трудно поймать! Вот, кажется, угадал все ее настроения и чувства, а через некоторое время она опять непонятная, и как будто холодная. Трудно разгадать все ее думы, и мне кажется, что в ее натуре есть что-то змеиное». Все замолчали, некоторые опустили глаза, Витя говорил серьезно и сумрачно. Я взглянула в сторону Жени – он рассматривал журнал и молчал. Олесь заговорил об увлечениях, о том, как хорошо быть «намагниченным», иными словами – влюбленным, о том, что это не для всех одинаково. Он явно старался разрядить напряженную обстановку. Папа, слушая Олеся, посмотрел на Женю, улыбнулся и сказал: «Вот лучше берите пример с Жени. Он давно перестал заниматься такими глупостями, ни в кого не влюбляется и поэтому всегда спокоен, сохраняя равновесие». – Женя, оторвав взгляд от журнала, возразил: «Внешнее спокойствие не всегда служит доказательством полного равновесия и неумения быть влюбленным. Я ведь, в конце концов, не 20-летний мальчишка, чтобы пылать и делать глупости на глазах у всех». В это время он едва заметно скользнул взглядом в сторону Вити. Тогда Витя с жаром заговорил: «Быть „намагниченным“ очень хорошо! Сколько появляется энергии! Кажется, что можно достигнуть недостижимого, и бороться с целым миром, и победить. Для любимого человека можно перевернуть весь мир». – «А по-моему, ничего хорошего тут нет. Гораздо спокойнее не влюбляться, а жить для себя, не ломая голову из-за какой-нибудь девчонки – стоящая она или нет», – заметил скептически Сережа. Олесь, сверкая золотой улыбкой, благодушно возражал, доказывая, что без любви жить скучно, что «она дает много очаровательных минут, внося разнообразие в жизнь, но ухаживать надо за всеми хорошенькими девочками, ни в одну серьезно не влюбляясь, – это спокойнее».

26 декабря. Последние дни у нас в квартире идет окончательная упаковка вещей, в которой деятельное участие принимает вся моя бригада, начиная с Запасчикова. Студенты все свободное время проводят у нас, а в комнатах все перевернуто, всюду разбросаны рогожи. Без конца устраиваются проводы, мальчики приносят сладости, закуски, вино. Вчера за мной зашел Витя, чтобы идти в институт, и застал меня одну с Борей. Я быстро оделась и пошла с ним, чтобы еще раз повидать всех, с кем я училась эти годы, и со всеми попрощаться. Мы шли с ним под руку, медленно, бульваром до института. На душе у меня было грустно. Я была связана слишком хорошими, дружескими отношениями со многими студентами, многое теперь только стало значительным и для меня приобрело смысл. Идя, я в памяти перебирала события совместной студенческой жизни, споры и обиды, которые были непродолжительны и в которых все дышало искренностью, настоящим юношеским порывом. Витя был молчалив и мрачен, порою испытующе на меня взглядывая…

Не досидев до конца лекций, я попрощалась с группой, выслушала всякие пожелания и попросила нескольких студентов, не входивших в бригаду, в том числе Олю, зайти ко мне вечером. Витя пошел меня провожать. Когда мы шли длинным коридором, он с грустью в голосе сказал: «Смейся, паяц, над разбитой любовью»[355] – и резко засмеялся. Этот смех отозвался болью в моем сердце. Спустившись по лестнице, мы снова шли под руку длинным бульваром, и он согревал мою руку без перчатки в своей горячей руке. Вечер был морозный, ясный, и аллея, бегущая с горы вниз, была покрыта белым снежным ковром. По бокам аллеи стояли в зимнем сверкающем наряде высокие тополя. Пробегая сбоку бульвара, мелькали светящиеся огни трамваев, нарушая покой уснувшей зимней природы. Я вслушивалась в слова Вити, с волнением бессвязно говорившего о том, как безрадостно у него на душе и как он будет тосковать, когда я уеду. Он ронял слова, полные боли, и будил острую тревогу в глубине моей души. С нежной лаской, сжимая пальцы моей руки, он вслух мечтал о том, как он встретится со мной в Ленинграде, куда он обязательно приедет… Я хорошо понимала его переживания, но я грустно молчала, опустив голову, не смея поднять глаз, не отвечая на его полувопросы. Самолюбивый, полный сомнений, обостренных поведением Жени, он ждал моей реакции на его слова или будущего испытания временем. Он говорил: «Почему мое сердце грызет неведомая мне раньше тоска? Эх, Абраша, сложно все в жизни. А зачем сложно?» Я ясно понимала, сколько муки стоит ему его любовь. Кто в этом виноват? Конечно, больше всего я. На минуту мы остановились на углу бульвара, и я снова услышала голос Вити: «И все же, что бы ни было, как бы мне ни было без тебя тяжело, но поверь, у меня хватит сил на эту разлуку. Я заполню все свое время работой, хотя без тебя мое сердце будет пусто». Я посмотрела в его грустные темные глаза, ласково улыбаясь ему. Что я могла ему сказать? «В твоем сердце, Таня, порою есть печаль и сосредоточенность, и я понимаю, что у тебя что-то лежит на сердце, и ты сама не можешь сейчас дать себе отчет во многом». Придя домой, мы долго сидели в опустевшей комнате, тихо разговаривая. Он сидел напротив зеркала, смотря в него пристально и печально, и когда я взглянула в зеркало, то поняла, что он смотрел в нем на мое отражение. Я встретила в зеркале его взгляд, в котором прочла незамаскированную боль и страсть, и я невольно опять опустила глаза. Тогда он встал и, подойдя ко мне, снова, как в прошлый раз, взяв мою голову большими руками, опять стал целовать волосы, глаза, потом руки, молчаливо и обжигающе горячо. Меня опять пронизал этот пламень. «Поцелуй только один раз на прощанье», – прошептал он. В этой просьбе была мольба. Я прижала к себе его красивую голову и, целуя, с болью сказала: «Это за твою любовь. Потом я тебе все расскажу».

В передней послышались голоса, и в комнату вошла целая компания студентов с Женей, Сережей, Олесем, Черным Козликом, а позднее пришли Коля, Мара, Миша. Вечер прошел оживленно и шумно,