Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

так красив, но зато у него есть кое-что другое, чего так недостает Вите, что имеет большую ценность для тебя». В круговороте моих спутанных мыслей у меня в голове мелькнуло: кое-что другое? О, как Женя прав! Разве не это так влекло всегда меня к нему и именно этого недостает Вите? Я подумала еще: неужели Женя не понимает, что соперник ему, в сущности, не страшен? А может быть, понимает… Но как угадать? У меня все сильнее кружилась голова от слов Жени и от выпитого вина. А он продолжал тихо мне говорить, так что это могла слышать только я. Но наш вид, очевидно, выдавал многое… На одно мгновенье в моих глазах мелькнуло побледневшее лицо Вити, хмурое, с подергивающейся щекой. Его глаза, совсем потемневшие, смотрели куда-то в сторону, и я почувствовала, что теперь он для меня был далек. И, однако, в этот момент мне это показалось безразлично и стало стыдно от остро осознанной вины. А Женя продолжал говорить: «О, тебе, Танюша, еще придется подумать об этом серьезно, выбирая одного из нас. Это неизбежно. Ты думаешь, что, уезжая в Ленинград, ты совсем уехала от нас? Нет, если не здесь, то мы встретимся в Ленинграде, и я уверен, что там встречу также и Витю. Вернее всего, это должно решиться весной. Не исключается возможность, что в Ленинграде встретится и третий. Я ведь знаю, что он сюда приезжал, когда ты была в Крыму… Да и догадываюсь кое о чем. Но об этом пока думать не будем. Все возможно… Посмотрим, кто возьмет.

Я очень терпелив, и если бы ты была более взрослой женщиной, то ты бы уже теперь рискнула выбрать одного из нас. А то ты только играешь нами обоими, ни на что не решаясь». Мне хотелось улыбнуться Жене и шепнуть, что я давно ждала от него этих слов, этого признания; что, не сознаваясь в этом, я давно старалась уловить признаки его чувства к себе. И вот теперь мой выбор почти сделан. Но я молчала, слушала без улыбки на губах, с опущенными ресницами. Почему почти? Снова мелькнула мысль о третьем? Что я почувствую, встретив его? Могу ли я быть уверена, что не воскреснет прежнее? «Знаешь, – продолжал Женя, – ты уж не так ценна, как женщина в полном смысле слова; ведь ты еще совсем девочка, и, какою станешь, неизвестно. Но в тебе есть что-то особенное, чего не встретишь в обыкновенной женщине… И при этом еще твои моральные качества, твои способности, твоя оригинальность, что-то такое неуловимое, полудетское, полумальчишеское, что тебя делает непохожей на всех, но что так сильно влечет к тебе. Ты умна, проста и самобытна, ты всегда живешь в каком-то своем высоком мире, наполненном своими мечтами, искусством, музыкой, живописью, стихами, чутко понимая красоту природы. Для тебя имеют значение и первый распустившийся цветок, и зеленая трава, и голубое небо. Ты видишь настоящую красоту не только в природе, но в человеке, и в самой жизни. Мы говорим, что для нас все это не имеет большого значения, а оказывается, что имеет. Я не знаю, чем это объяснить, – как-то незаметно в сердце зарождалось большое чувство, с которым я боролся. И когда настал твой отъезд, для меня все стало ясным. Твой ум и твои яркие дарования, как и вся твоя индивидуальность, получили оценку вдруг последнюю, решающую, и стало без слов понятно, что в моей жизни ты неизбежна. Знаешь, мне так хочется тебя сейчас поцеловать, ведь ты скоро уедешь. Как бы это сделать так, чтобы мы были одни?» Я почувствовала, как он взял мою руку и крепко ее пожал, а его губы быстро коснулись моих волос и легким поцелуем моей шеи, но этого никто не заметил. По моим губам скользнула растерянная улыбка, а он продолжал тихо шептать: «Обещай же мне, Танюша, что ты меня поцелуешь, хоть один раз, когда хочешь и где хочешь. Я этого так хочу». Я хотела шепнуть ему: «Женя, милый, конечно…» Но я вызывающе улыбнулась и, взглянув на него, сказала: «А что, если я не одного тебя поцелую? Что, если я уже кого-то целовала?» – «Ну что ж? Я это предполагал. Тогда пусть я буду для тебя не первым, но последним».

Витя видел, что Женя, склонившись ко мне, что-то возбужденно и долго мне говорил, и он не находил себе места, бледнел и волновался. Я следила глазами за ним, и мне было невесело; все казалось тревожным сном. Папа, видимо, заметил тоже создавшееся положение и не раз звал меня, чтобы я села с ним рядом. Но Женя, взяв меня под скатертью за руку, не отпускал и тихо говорил: «Нет, ты не уйдешь, Танюша, а если уйдешь, то только к Вите. Все остальные тебя не стоят. К папе же ты теперь не уйдешь совсем. Прошло для тебя это время. А сейчас… сейчас… только не уходи от меня, Танюша». Я понимала волнение папы, он видел настроение Вити и, зная его горячий характер, был недоволен Женей. Витя бросил на стол карты и со сжатыми губами ходил по комнате. Мне было неприятно и страшно. Я поняла, что достаточно сказать одно неосторожное слово, чтобы между Витей и Женей вспыхнула тяжелая ссора. Я прекрасно видела, как Витя теряет самообладание. Неожиданно он схватил свою шапку, пальто и, сказав, что ему надо домой, выбежал в переднюю, ни с кем не прощаясь. Анна Ивановна вышла его проводить, уговаривая остаться, и потом, войдя в комнату, позвала меня и сказала: «Ты что-то побледнела, Таня. Пойдем погуляем на свежий воздух». Она накинула мне шубу на плечи, белый платок на голову, и мы вышли на улицу. Морозный воздух освежил мое разгоряченное лицо, но Вити уже не было. Олесь побежал раньше за ним, но не смог его догнать. Анна Ивановна покачала головой: «Вот какой смешной и непонятный! Сам же просил привести тебя к нему, а теперь удрал и этим доказал, какой он еще мальчишка». Олесь смеялся, а мне совсем было не до смеха, и я молчала. Мысли в голове путались, я была как в чаду от своих переживаний. Немного погуляв, мы вернулись в комнату. Меня посадили подальше от Жени. Позднее стало в комнате душно, и Сережа предложил с ним пройтись по занесенной снегом улице. Он надел мне на ноги боты, бережно закутал в теплый платок и, как брат, вел меня под руку. Снег скрипел под ногами, мороз пощипывал лицо, и я