Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

18 декабря. Теперь, встречаясь в институте, мы больше ни о чем не спорили, не ссорились и каждый день по вечерам собирались у нас. Когда говорили о моем отъезде, Витя резко прерывал этот разговор и заявлял, что это еще вилами на воде писано. Очевидно, он не хотел верить в скорый мой отъезд, в скорое расставание. Я замечала последнее время, что он был [то] слишком резок и даже груб с другими, то грустно мягок, но со мной всегда внимательно нежен. И вот в последние дни декабря события начали разворачиваться усиленным темпом. Вырывалось все наружу, что постепенно зрело в сердцах, но что было скрыто и, наверно, еще долго не проявилось бы, если бы не мой отъезд.

На днях мы большой компанией пошли в кино, и вышло так, что в толпе все растерялись, я осталась с Витей одна, и мы сели рядом. Когда в зале потух свет и началась картина, я почувствовала, что Витя, взяв мою руку, крепко ее пожал. Я этому не удивилась, его любовь не была для меня новостью. Первая мысль у меня была вырвать руку, но мне не хотелось обидеть старого хорошего товарища, который ведь и мне нравился и не был безразличен. Я чувствовала, как он нежно гладил пальцы моей руки, как будто этим осторожным прикосновением хотел выразить свое чувство ко мне. Поддаваясь какому-то безрассудному чувству теплоты и влечения, я в ответ тоже погладила его большую, сильную руку. С этого безмолвного признания и началось все остальное, в чем я себя обвиняю. Когда на другой день я встретила его в институте, он мне сказал, что ему очень тяжело последние дни и он бы хотел видеть меня реже; но затем продолжал бывать у нас ежедневно.

В квартире началась упаковка вещей, все готовились к отъезду. Приехал новый командир полка с женой и девочкой, папин заместитель, и мама предложила им это время пожить с нами, пока мы уедем и освободим нашу квартиру для них. Все в каком-то угаре, а я, говоря по правде, я совсем угорела. Когда один раз я осталась с Витей одна в комнате, он подошел ко мне и, взяв мою голову в руки, стал говорить о том, как он меня любит. Он целовал мои глаза, губы, и я ответила ему поцелуем. «Таня, моя любимая, поверь мне, что я люблю тебя больше жизни!» – говорил он. В его словах была ласка, глаза были полны любви. Он зажигал меня силой своего чувства, как и своей красотой. Это было увлечение, похожее на головокружение. Но если бы в то время меня спросили, хочу ли я быть его женой, я бы ответила, что нет. Потому что я чувствовала – это не настоящая любовь. Значит, с моей стороны было нечестно принять его поцелуи и даже ответить ему? Конечно! Но у меня закружилась голова, и он почувствовал это, прошептав: «Я даже не думал, что в тебе такой огонек». Но ведь я ничего не обещала, и я ничего ему не сказала. И мне было больно его оттолкнуть, остановить. У меня мелькнула компромиссная мысль: почему мне не дать ему эти несколько минут радости и ласки, для меня самой волнующие? Мы расстаемся, разлука заглушит его чувство. А красивое воспоминание об этих минутах все-таки останется у него, как что-то для него дорогое. И еще шевельнулась горькая мысль – разве жаль растратить свои поцелуи, если та единственная, первая любовь меня обманула? Не все ли равно?

20 декабря. К нам пришел Витя с Кудрявцевым. Мы пошли в кино. Когда Кудрявцев стоял в очереди за билетами, Витя сказал мне: «Ты посмотри, Таня, ведь это он для тебя сегодня одел новый костюм, и сам сознался в этом. В институте он был в отчаянии, что тебя не увидит, и не знал, как тебя еще раз повидать. А зайти к тебе сам он не решился бы; вот я пожалел его и привел. Ты только не стоишь всего этого». Я поняла, что он хотел сказать этой фразой, и почувствовала свою виновность перед ним. В зале Витя оставил нас вдвоем, чтобы доставить удовольствие Сапожку, как объяснил он насмешливо позднее. В этот вечер Кудрявцев ничего мне не сказал, и только когда мы возвращались домой, он взял мою руку и держал в своей руке. Так мы и шли. Он еще никогда ни с одной девочкой не ходил под руку даже. Подойдя к дому, он остановился и растерянно смотрел мне в глаза грустными серыми глазами, в которых блестели слезы. Потом сказал: «Танюша, мне очень хочется иметь твою карточку в память о многих прекрасных, для меня незабываемых днях, проведенных с тобою в Крыму и здесь в институте». – «Хорошо, я тебе обещаю прислать ее из Ленинграда. Сердечное тебе спасибо за все. Но я еще с тобою не прощаюсь, мы еще увидимся, ты ко мне придешь, когда захочешь».

21 декабря. Вчера Анна Ивановна Голайдо устраивала нам у себя проводы, позвав к себе мою бригаду. Я пошла к ней с Борей и папой, который хотел присоединиться к молодежи. Мальчики принесли с собой вина и разных сладостей. Вначале Жени не было. Пили, ели и все были возбуждены. Пили за нашу скорую встречу в Ленинграде и за разные пожелания в дальнейшей жизни. Было шумно, много шутили, вспоминали разные эпизоды из институтской жизни, смеялись, а мне было безотчетно грустно, и веселая улыбка часто сбегала с лица. В разгар вечера пришел Женя. Сверкая своими слегка сощуренными глазами, с задорной улыбкой он выставил Борю с его места и сел рядом со мной, стараясь придвинуться ближе ко мне. Витя сидел в другом конце стола и играл в карты. И вот Женя, всегда осторожный и сдержанный, меня удивил. «Смотри, Танюша, – шептал он мне, касаясь губами моих волос и кончика уха, – смотри, какой он мрачный, даже карты бросил, – и он указал глазами в сторону Вити. – О, конечно, у него не в порядке нервы, у меня тоже, но я достаточно собой владею и чувства свои скрываю. Да, вот он, мой соперник. Зачем ты отворачиваешься? Скажи, разве тебе не приятно быть между двух огней, да еще каких огней? Ты только сравни: один строен и высок, красив и черноволос, а другой тоже высок и черноволос, пожалуй, не