Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

я всегда нахожу их особенными, светящимися каким-то внутренним светом. Они так много могут сказать, но они никогда не договаривают… Загляните когда-нибудь сами в зеркало. Я уверен, что многие, смотря в ваши глаза, с волнением изучают их неуловимые оттенки». – «Мне думается, что, кроме вас, никто моими глазами не интересуется», – вздохнув, сказала я. Его высокопарность надоедлива и просто смешна. Последнее время он часто останавливает меня в институте и старается подольше со мной поговорить, а Сережа подсмеивается над моим успехом.

Я теперь снова, как и раньше, хожу на уроки английского языка к симпатичной старушке, с удовольствием с ней читаю английские романы и разговариваю. Меня часто к ней провожает Сережа. Все дни заняты учебой, они мелькают очень быстро, и я не успеваю все охватить, над чем хотелось бы подумать, так же, как и прочитать интересующие меня книги. От Павлуши до сих пор нет письма. Где он? Его молчание меня беспокоит.

9 декабря. Я рада, что, наконец, Витя здоров и приходит в институт. Вчера вечером он был у нас и рассказывал мне о своей болезни, о том, как он тосковал, не видя меня. За это время он похудел, побледнел, и я, смотря на него, невольно любовалась его красивым лицом. Недавно мне мама, смеясь, сказала: «Когда к тебе приходят твои мальчики, я, смотря на некоторых из них, думаю: если бы спросили меня, за кого из них я хотела бы выйти замуж, я не смогла бы ответить, настолько лучшие из них хороши; выбор сделать очень трудно. Когда придет время, я не знаю, как ты будешь решать этот вопрос? А тебе его решать, видимо, придется».

В институте занятия идут усиленным темпом. В свободные часы бесконечные разговоры, споры и шутки на разные темы. Чаще всего ссоримся на палеонтологии, над трупами несчастных древних моллюсков. Один раз, когда я начала над ними зевать, Витя со свойственным ему озорством бросил мне в рот грязного окаменелого морского ежа. Я рассердилась, но все так хохотали, что я тоже не удержалась от смеха. В другой раз, когда я решила вдруг сделать маникюр, он был зверски уничтожен Витей, соскоблившим лак с моих ногтей, приговаривая: «Это что еще придумала! Разве можно детям красить ногти? Может быть, еще какие-нибудь бабские штучки начнешь применять?» Потом поспорили об украинском языке; говорили о том, что в конце концов они меня заставят учить его как следует, особенно если наш институт переведут в Киев, о чем у нас носились слухи. Больше всех спорили Сережа и Олесь, щирые украинцы. Их поддерживали Витя и Павлик Нацик, а Женя был на моей стороне. Я им доказывала, что не могу много времени тратить на изучение языка, что вполне достаточно того, что я знаю, а если институт переведут в Киев, я уеду в Ленинград. «Ну и уезжай, пожалуйста, нашла, чем пугать», – с сердцем возразил Витя. Это был один из наших бесчисленных споров; мы всегда о чем-нибудь спорим, иногда даже ссоримся, но это ненадолго. А вечером снова собираемся у нас, и друг без друга скучаем. Я часто говорю и чувствую себя в их компании совсем не девочкой, а их товарищем-мальчишкой, впадая в непринужденность, с точки зрения других девочек, вероятно, недопустимую. Теперь они нашли новый способ дразнить меня, объявив меня невестой Шуры Кудрявцева. Мне-то это – ничего, я мало обращаю внимания на подобные шутки и не остаюсь в долгу; но бедный, скромный Шура краснеет как рак и не знает, куда деваться от насмешек.

Вечером, когда мы сидели с Борей на диване, делясь впечатлениями последних дней, пришли Коля и Мара. Поиграв в пинг-понг, мы долго потом болтали о всякой всячине, уютно сидя на диване.

10 декабря. Когда я возвращалась с урока английского языка, медленно идя по бульвару, кругом была такая тишина, как бывает только в зимний вечер. На ветках высоких деревьев повисли снежные, пышные комья. Они клонили ветки вниз, придавая им чудесный, сказочный вид. Во всем чувствовался зимний белый покой, и мной овладело тихое очарование этого холодного вечера. Я смотрела, как легкие снежинки, точно бабочки, летали по воздуху, перегоняя друг друга. Они падали на мою шубу, засыпая шапочку белым пухом и тая на моем лице. Пушистые ветки кустов, будто сквозь сон, по временам стряхивали с себя хлопья снега. Я вдыхала в себя морозный воздух, радуясь зимним дням. По дороге я встретила Сережу, который шел меня встречать, и мы пошли вместе. «Ну, Таня, ты недаром недавно вспоминала Ленинград. Теперь я тебя поздравляю с Ленинградом», – сказал он. Я ничего не могла сразу понять. Оказалось, что он был у нас и узнал о новом назначении папы в Ленинград, в 1-ю артиллерийскую школу, начальником штаба. Я была так удивлена этим известием, взволнована и не знала: радоваться ли мне или нет? Сразу как-то все завертелось в моей голове, и мне стало жалко покидать мою студенческую бригаду. А Павлуша? Что меня ждет? Верно, ничего, ничего хорошего! И все-таки, ведь я всегда мечтала жить в Ленинграде! Я торопилась домой, все время ускоряя шаг, и не замечала больше очарования зимнего вечера, которым только что была полна.

14 декабря. Придя сегодня в институт, я сообщила о моем отъезде. Витя ничего не сказал, но в продолжение дня был резким и старался держаться в стороне от меня. Когда ко мне подошел Женя, у меня вырвалось: «Мне очень жаль теперь, что мы последнее время часто спорили из-за всяких пустяков, и я должна сознаться, что мне тяжело расставаться со всеми, с кем мне было хорошо, как и с институтом; тяжелее даже, чем я думала». – «Ну, Абраша, не надо грустить, мы с тобой еще увидимся», – уговаривал меня Женя, сев около меня. Он ласково гладил рукой мои волосы, заглядывая в глаза. На собрании я сидела рядом с Кудрявцевым, и Сережа, проходя мимо и обращаясь к нему, сказал: «Что загрустил, Сапожок? Уедет – мы другую найдем. Мало ли девчонок на свете?» Олесь, сидя с другой стороны рядом со мной, заявил с юмористическим вздохом: «Вот скоро Таня уедет, и ни одной порядочной девочки у нас не останется. Я даже ни с одной из них не буду сидеть рядом». – «Ого! – расхохотался, подойдя, Витя. – Может, это потому, что все остальные девочки на тебя слишком сильно действуют, и ты не можешь сидеть с ними, не обнимаясь?» Витя ушел, но его резкий смех звенел в другом конце зала. Когда о моем отъезде