Инсу-Пу: остров потерянных детей - Мира Лобе

Так и получилось, что отец Майкла был уже в некоторой мере подготовлен к бледному окаменевшему лицу своего сына, когда они встретились внизу у корабельного трапа.

– Майкл, мой дорогой мальчик, – пробормотал господин Петри, беря сына под руку, – мне ужасно жаль… что так получилось. Это война, гибнут миллионы людей…

– Ах, папа! – Майкл устало отвернулся. Что общего имеют миллионы с одиннадцатью детьми? Со Штефаном и Томасом?

– Я оставлю тебя в покое, – сказал господин Петри. – Может, ты отправишься в отель и подождешь там, пока я приеду с двумя братьями? Ты плохо выглядишь.

– Два брата не приедут. Они среди пропавших.

Господин Петри охнул и теперь сам тоже побледнел.

– Я не знал.

Он прижал к себе руку Майкла. Дело оказалось хуже, чем он думал. Все ожидания Майкла были нацелены на прибытие двух братьев. Он прибрал свою большую комнату, чтобы разместить там мальчиков, а сам переехал в маленькую каморку. По просьбе Майкла был заново укатан теннисный корт и приобретены два новых велосипеда. Теперь все приготовления и предвкушения оказались напрасными. Господин Петри беспомощно шел рядом с сыном к выходу из порта. Он и рад был бы сказать что-то утешительное, доброе, но не находил правильных слов. Потом ему по глупости пришло в голову что-то совсем уж несуразное.

– Можно было бы наверняка устроить так, – сказал он и остановился, – что мы возьмем вместо братьев двоих других детей или хотя бы одного!

Еще не договорив фразу до конца, он пожалел о сказанном, потому что Майкл издал прямо-таки опасное рычание, а на лице его выразился сильный протест против этого предложения.

Когда они приехали в отель, у Майкла поднялась температура. Господин Петри потрогал его лоб и совершенно растерялся. Он и со здоровыми-то детьми не умел управляться, а тем более с больными. Он хотел немедленно вызвать врача, но сын отнял у него трубку.

– Не надо, папа, – сказал он. – Доктор тут не поможет. Мы улетим сегодня вечером, как собирались.

Он подошел к окну и долго смотрел на серые брызги дождя.

– Если ты хочешь сделать мне одолжение, – продолжил он, не оборачиваясь, – то позвони домой и предупреди всех, чтобы они знали – мама, Сьюзи… Чтобы на аэродроме они не донимали нас расспросами где, как и почему. Я этого не выдержу. И пусть снимут гирлянды, а мою комнату приведут в такой вид, как раньше, и пусть больше никто ни словом не поминает про этот случай…

В самолете жар усилился. Голова горела, зато его совесть погрузилась в благотворную глухоту. Он страстно желал, чтобы никогда не кончались ни этот полет, ни горячка. Он был благодарен, что его уносит прочь из действительности на горячих волнах; что у него перед глазами крутятся ядовитые красные спирали, а потом их сменяют черные воронки, вертясь вокруг своей оси и засасывая внутрь и его. Но за этими яркими картинками его подстерегало чувство вины, и, когда жар усилился, Майкл начал фантазировать… Самолет внезапно завис в воздухе. Все испугались и сдвинули головы, чтобы пошептаться между собой. Майкла не удивило, когда пилот с полицейской собакой прошел по проходу и сказал: «Где он, Гектор? Ищи, ищи!..» Влажный нос собаки ткнулся в руку Майкла, и пилот сказал: «С убийцами я не летаю!» – и сделал приглашающий жест рукой к окну. Майкл вылез в окно, прыгнул – и закричал…

Он вскочил, и его вырвало – в пакет, который отец успел ему подставить. Потом заставил его выпить чего-то удушающе острого, и ему стало лучше. Когда он наконец очутился в своей постели в Бельмонте, то спал долго и беспокойно и проснулся наконец «здоровым». По крайней мере, жара не было. Что же касается его душевного состояния, то в доме Петри считали: это пройдет само! И по желанию Майкла об этом случае больше никто не упоминал.

Но это не проходило! Он получил кучу подарков, аквариум и две книжки, о которых давно мечтал, а оно все не проходило! На подарки он даже не смотрел, книжки листал без всякого интереса, а аквариум сразу передарил шоферу.

Это длилось целую неделю. Лицо у Майкла побледнело и заострилось; он вставал из-за обеденного стола, даже не притронувшись к тарелке; он избегал людей, ни с кем не говорил и отказывался ходить в школу. В конце концов Сьюзи пришло в голову обратиться к президенту.

– Дедушка, – сказала она, – ты непременно должен поговорить с Майклом. Тебя он послушает!

Президент вызвал внука вечером в кафе-мороженое «Гренландия». Поначалу он ничего не говорил, только расставил шахматы на доске для игры. Потом они бросили жребий, кому играть белыми, и только через четверть часа, пожертвовав Майклу своего ферзя, президент заметил как бы между прочим:

– Как это горько, мой малыш. Видишь, вот так и в жизни: делаешь как лучше, а получается плохо.

Майкл молчал, не сводя глаз с шахматной доски. Потом он поставил своего коня на совершенно бессмысленное место, и по этому ходу президент понял, что мальчик его все-таки слушает.

– Посмотри хотя бы на войну… Миллионы людей…

– Дедушка, – перебил его Майкл дрожащим голосом, – если и ты еще начнешь про эти миллионы и про то, что одиннадцать детей ничто против этого… – голос его пресекся, а глаза наполнились слезами.

– Да нет же, – отмахнулся президент, – никогда бы я не сказал такую глупость. Один утонувший ребенок, разумеется, ничуть не меньше сотен убитых солдат; и один павший солдат тоже ничуть не меньше сотни утонувших детей.

Для Майкла это было слишком возвышенно.

– Но один – меньше ста, – смущенно пробормотал он.

– Когда речь идет о яблоках – да, – сказал президент. – Но когда речь идет о человеческой жизни… – Он вдруг накрыл своей теплой сухой ладонью холодные пальцы Майкла. Некоторые шахматные фигуры при этом опрокинулись, но ни дед, ни внук не обратили на это внимания. – У каждого человека только одна жизнь, – продолжал президент, – и поэтому в смерти не бывает большого или маленького, не бывает много или мало. Если я завтра умру, об этом напечатают на первых страницах газет и сделают из этого бог весть какое событие, потому что я был президентом. А господин Некий из Откуда-то умрет в тот же день, и никого это не потревожит; и все же его смерть – это так же плохо, как и моя. И миллионы солдат – это миллионы раз по одному, и каждый теряет свою собственную жизнь, как и каждый из одиннадцати