Снежный шар историй - Валентина Филиппенко

с Аброй все девочки захотели с Льдинкой дружить, а ребята то и дело стали поглядывать в её сторону. Но Лиза ни с кем не общалась, сидела у окна и смотрела в него, будто там что-то интересное было, кроме голых тополей и стаек воробьёв. Тогда девочки решили объявить ей бойкот, но она этого не заметила. Ребята стали делать вид, что дела им до Лизы нет, но поглядывать не перестали. И главное, что в Льдинку влюбился Ярик, мой лучший друг. Конечно, это была тайна. Большая.

В декабре про Льдинку немного забыли, потому что в школе начались странности. Сперва у нас пропал попугай. Точнее, он пропал у фотографа. Этот фотограф пришёл в начале декабря cнять нас для общей фотографии. Пришёл да пришёл, но почему-то с ним был попугай. Огромный цветной попугай, я потом посмотрел – ара называется. Он сидел у фотографа на плече и одновременно на привязи – к кольцу на лапке у него крепилась цепочка, прицепленная к рюкзаку фотографа. Оказалось, что фотограф был на каком-то детском празднике, не успел занести попугая домой и пришёл с ним к нам. Фотограф достал специальную жёрдочку, водрузил на неё попугая и пошёл работать. Пока он поворачивал восьмиклассникам подбородки и делал им правильные наклоны головы, ара пропал. Фотограф стал метаться по классам, искать попугая и кричать. Был жуткий переполох, но попугай пропал бесследно. Чем закончилась история, мы так и не узнали, хотя фотограф грозился обратиться в полицию.

Через неделю Журавлёва принесла в класс хорька на поводке.

– Такое у меня домашнее животное, – сказала Журавлёва с гордостью. – Не то что кошка какая-нибудь. Дикий зверь. Но приручен. Ну-ка, Алекс, прыгни через барьер!

И поставила перед ним свой пенал. Но Алекс прыгать не захотел, он тревожно метался из стороны в сторону и всё время пытался спрятаться.

– Глупый Алекс, глупый! Даже тупой. Я же тебе дома показывала, как надо, – сказала Журавлёва и тряхнула хорька за поводок. Алекс беспомощно дёрнулся и снова стал искать, куда бы спрятаться.

После шестого урока Журавлёва заверещала. Потому что хорька от учителей она прятала в рюкзаке и он оттуда пропал.

Через неделю исчезли все рыбки из аквариума, который стоял в классе.

Но вообще мне тогда было не до попугаев и странных новеньких. Мы с папой почти каждый день спорили о рок-музыке. Жаль, что спорили мы не о том, кто ценнее – Pink Floyd или The Doors, а о том, надо или не надо мне переставать «тренькать». Потому что я стал играть на гитаре, а всё, за что я берусь, поглощает меня полностью, поэтому учёбу я немного запустил. Это папе не понравилось. Я кричал, что от математики у меня голова болит. Папа предвещал мне карьеру бездомного. И что вообще-то надо думать о будущем. Мама говорила, что мне о будущем рано думать в двенадцать лет.

– Через два месяца тринадцать! – гремел папа. – Он как гитару эту старую притащил и стал тренькать, через неделю двоек принёс целую сумку, а потом и всё на свете забросил. При том что у него математические способности. А он на гитаре тренькает с утра до вечера. Когда раньше на олимпиады по математике ездил. А теперь сидит тренькает. Тренькает и тренькает!

Вообще-то я не тренькал, а сочинял музыку. И вместе с Яриком мы её начали исполнять. Я играл на гитаре и пел, а Ярик играл на скрипке, флейте, бубне и губной гармошке. Вот такой Ярик талантливый. А ещё он очень добрый, и то, что он начал вытворять дальше, я могу объяснить только воздействием влюблённости на его неокрепшую психику.

Мы были уверены, что нашу группу ждёт мировая слава. Я хотел назвать её «Эквалайзер», но Ярик настаивал на названии «Медленная мышь».

– Почему мышь, да ещё и медленная? – спрашивал я.

– Это в стиле «абсурд», – объяснял Ярик.

Близился Новый год, Ярик томился от любви. Это была не только тайна, но и большая проблема. Потому что Ярик забыл и про «Эквалайзер», и про «Медленную мышь», и вообще про музыку. А я, наоборот, сочинил несколько новых песен, которые мне теперь было не с кем репетировать. Сначала Ярик подкладывал Льдинке шоколадки, рисовал сердечки в тетрадке, даже пытался пару раз распахнуть перед ней дверь. Ничего не действовало, Лиза его словно не замечала. Потом сила любви в Ярике заработала в обратном направлении. Он решил, что Льдинку терпеть не может. Стал передразнивать её, когда она отвечала. Бросался в неё жёваными комочками бумаги. Вырывал страницы из её тетрадей (на самом деле вырывал те, где до этого нарисовал сердечки).

Но всё было без толку. Лиза не замечала и этого, к тетрадкам, даже своим, была равнодушна, а Ярику сказала:

– Недозрелый умок – как вешний ледок.

Ярик озадаченно замер, и я подумал, что он не очень понимает, умок – это хорошо или нет. Потому что из поговорки, похоже, Ярик понял только слово «недозрелый». Но и этого оказалось достаточно.

– Сама ты… недозрелая! – сказал он. – И ледяная!

Лиза пожала плечами и снова уставилась в окно.

В тот день мы с Яриком шли из школы и увидели, как одна девчонка поскользнулась и чуть не упала в камыши. Школа у нас новая, а вокруг неё болота. В районе их осушают и строят здания. Сначала так построили детский сад и школу, потом детскую поликлинику и взрослую. Но болот ещё много осталось.

Так вот, вокруг нашей школы асфальтовая дорога, а дальше заросли камышей. Снега было ещё мало, он только начал падать мелкими хлопьями. Когда девчонка почти упала, у Ярика зародился план. Он мне его озвучил, и мы с ним впервые в жизни поругались.

– Она задаётся! – кричал Ярик. – Эта Льдинка, Льдинища всех презирает. А про меня сказала, что у меня умок. Я посмотрел – это значит «маленький ум».

– Это не причина толкать её в воду, – говорил я.

– Там неглубоко! Зато смоет с неё зазнайство. И как её… спесь! Я это слово тоже в словаре нашёл.

Я продолжал говорить, что это глупо и толкать девчонок в воду низко и даже подло. Ярик вдруг остановился и стал кричать на всю улицу:

– Ты на чьей стороне вообще?

– На стороне одного дурака, который музыку забросил из-за девчонки!

– Ты сам дурак, – сказал Ярик, а потом развернулся и убежал.

Я шёл домой и думал: что я действительно защищаю эту девчонку? Друг-то мне дороже. И вообще, может быть, толкнет её, успокоится и вернётся к музыке. Но всё-таки мне было неприятно,