Снежный шар историй - Валентина Филиппенко

Серебро – оно же всегда в цене.

– Лучше б золото, – пробормотала Катя.

– Чего? – К счастью, он не расслышал.

– Холодно, говорю. – Она и правда поняла, что ей холодно. Выпрямилась, потопала, разогревая ноги. Тут же вспомнила, что стоит на льду и под ними глубина. Мало ли какая. Проверять не хотелось. Нож ещё этот, жжёт ладонь даже через перчатку. Катя сунула его в карман. – И что теперь?

– Ничего. Ждём.

– Долго?

Он достал телефон, посмотрел время.

– Скоро уже. Они ровно в полночь всплывают.

– Какой дед твой романтик был. – Катя подавила зевок. Нельзя показать, что она не верит. Или верит? Катя сама не знала.

– Не романтик. Это же логично. А то бы сразу всё достали – и что? Лучше по одной.

– Все сто штук?

– Может, сто. Может, сто одна. Или девяносто девять. Никто толком не знает.

– Так что, это сто лет уже? – Катя вдруг начала понимать суть истории.

– Так да. Может, и больше. Тут не всегда приходили. В войну прадед не ходил. А потом снова. Так что никто толком не знает.

– А посчитать?

– Их же у нас нет. В смысле не все. Какие-то продали, какие-то переплавили. Одну папа маме подарил, вот её она сохранила. Когда жениться собрался.

Катя почувствовала приятный жар. Он появился из живота, растёкся в груди и ударил в лицо. Стоит, наверное, сейчас вся красная. Хорошо, что темно, да Сашка и не смотрит.

– Слушай, я что-то не поняла – а почему же дед? Если это всё вон когда было. Он тебе не дед же.

– Не дед. Его просто так все называют. Ну, отец, в смысле, дядя. И дедушка звал. На самом деле он даже не родной нам. У него самого семьи не было. Он не женился, а про рыбок этих рассказал своему племяннику. А это был, получается, мой прадед. А он тогда прапра… Да ну на фиг, замучаешься считать!

– Неважно. – Катя отмахнулась. Действительно, какое это имеет значение? Зачем она вообще спросила? Всегда во всём хочет разобраться. Зануда.

Над рекой громыхнуло. Петарды с шипением стали выстреливать в белёсое небо, освещая спины сосен. Долетало глухо, как из-под ваты.

– О, всё. Новый год. – Сашка снова присел. – Нож доставай.

Катя смотрела на берег. Петарды привёз папа. Это они там стреляют. Катя представила, как они выскакивают из дома, как кричат, радуются, друг друга поздравляют. Загадала: пусть год будет счастливым. И у них с Сашкой. Пусть.

Сердце зашлось так, что стало тяжело дышать.

Она снова опустила глаза к лунке. Чёрная вода, как провал, как чей-то пустой глаз, блестела под ногами.

Неужели всё правда, мелькнула мысль. И сейчас всплывёт рыбка из серебра. Представилось что-то маленькое, подвижное, с механическим сочленением хвоста.

Сашка почему-то не смотрел больше в воду. Он выпрямился, стоял напротив и глядел на Катю в упор. Она почувствовала, как в животе неистово забился комок.

– Катя, я тебе давно хотел сказать. – Он начал и замолчал. Возникла тишина, как провал, как чёрная лунка под ногами. А потом над деревней снова затрещало. Папа достал из машины новую коробку – поняла Катя.

И тут Сашка резко наклонился над лункой, будто упал, и быстро поцеловал Катю в щёку.

И тут же отпрянул, словно его отбросило.

Петарды смолкли, и навалилась уже самая настоящая тишина – та плотная, как в мягкой комнате. Ни звука, ни ветра. Только вода у ног поблёскивает, будто кто-то смотрит на них снизу, из-под толщи льда.

Катя сделала шаг назад, как будто качнулась. Слабо подняла руку. Она не понимала, что надо теперь делать и говорить. Сашка тоже не понимал. Оба проследили за движением её руки – она сжимала нож, стальную бабочку – чик-чик, – острое лезвие было направлено вперёд. На Сашку. Это получилось само собой.

– Прости. Я дурак.

Голос его снова был ниже и спокойнее.

– Дурак, да. – Катя кивнула на автомате. «И ты всё испортил», – хотела сказать, но не успела – краем глаза заметила, как что-то блеснуло у самых ног.

В этот же момент Сашка упал на колени и ухнул под лёд. Нет, показалось – только руки опустил по плечи.

– Нож, режь, ну!

Она нелепо замахала, ничего не видя и боясь попасть ему по лицу.

– Что? Куда?

– А, блин!

Бабочка, взмахнув половинками рукоятки, как крылышками, перевернулась и ушла под воду.

Сашка поднялся. С рукавов текло.

– Блин, Саш, прости. Я ничего не видела. Вообще ничего.

– Ладно. Неважно.

– И что теперь?

– Всё.

– Что – всё?

– Айда домой. Родаки ждут уже.

Он перешагнул чёрную лунку и потопал вдоль яра – чёрный мазок на белом полотне. Катя чувствовала, что у неё дрожат руки. «Я всё испортила. Нет, почему я? Он всё испортил! Но как же так? И ничего уже ничего поправить?»

Она побежала следом.

– Сашка! Саша, подожди!

Он не оборачивался.

Ну зачем он это сказал? Кому это было нужно? Она чувствовала, что между ними стремительно, с каждым шагом вырастает преграда. Дружба кончилась. И ничего на её месте уже не возникнет. «Завтра уедем. Прямо утром. Как только папа проснётся, сразу. Ни минуты не останусь здесь, с ними со всеми. И больше никогда. Ни слова ему не скажу. Как он смел? Я ему вообще кто?»

– Саша!

– Что?

Он остановился и обернулся. Она не ожидала и налетела на него. Чуть не столкнулись.

– Так это что, правда?

Он смотрел мрачно. Как будто стал старше. Вот так вот сразу, за минуту – на несколько лет.

– Что?

– Ну, про… про рыбку эту. Про рыбок.

– Неважно уже. Идём.

– Как неважно? А мне важно! Мне очень важно, ты слышишь меня! Я хочу знать!

Она услышала свой крик в тишине и оборвала себя – ещё не хватало разреветься.

– Идём. Нам ещё наверх лезть. Обратно сложнее.

Он подошёл к яру в том месте, где спускалась тропа, потянулся, зацепился за что-то и полез в гору.

Было видно, что это и правда сложнее.

Сосны чёрными истуканами прорастали в небо, начинался новый, две тысячи двадцать второй год.