Золотая печатная машинка - Карстен Хенн

Эмили смотрела на принца фон Дресскау не шевелясь. Вскоре все ее мышцы так сильно заболели от напряжения, что ей пришлось медленно опуститься на пол.

Словно бешеный, принц фон Дресскау вырывал страницы из книг, печатал новые и поспешно вклеивал их. Казалось, он хочет разорвать на части и склеить по-новому весь мир.

В какой-то момент ноги Эмили настолько затекли от долгого сидения на одном месте, что ей пришлось встать. Она тихо брела по коридорам, мимо бесчисленных книг, не зная, какие из них принц ранил своим ножом. Огоньки свечей по бокам полок слегка подрагивали, но вскоре пламя вновь обретало свою идеальную форму.

Все это время в ее голове пульсировал вопрос: как остановить принца фон Дресскау? Или уже слишком поздно?

Едва ли можно было отобрать у него победу в президентских выборах на следующей неделе. Его партия, ПТБ, уже была у власти во всех региональных парламентах. Оставался только поджог. Страшный большой пожар.

Вдруг Эмили обо что-то споткнулась. Когда она опустила глаза, чтобы посмотреть, что это было, лишь самообладание помогло ей закрыть рот рукой и не закричать. И все же от шока она отступила на несколько шагов назад.

Это был человеческий скелет. Он сидел на полу, прислонившись к стеллажу. На его голове красовалась великолепная шляпа с павлиньими перьями. Его одежда выглядела дорого, на манжетах была вышита золотом монограмма «ЭфГ».

Эйрих фон Гутенберг! Так вот куда он навеки исчез. Обе руки скелета лежали на груди, где когда-то находилось сердце. Как будто оно болело. Неужели это и стало причиной его смерти?

Между костяшками пальцев что-то блеснуло. Это была вторая авторучка. Но не только. Еще там было что-то красное, выглядывающее наружу острым кончиком. Эмили преодолела отвращение и рывком вытащила этот предмет.

Это был лист бумаги, плотно исписанный, вплоть до последних миллиметров. Всего три слова, повторенные снова и снова: «Прости меня, Господи!»

Она положила лист на колени Эйриха фон Гутенберга. Только сейчас она поняла, что стеллаж за его спиной отличался от остальных. На нем не было книг, вместо них лежали стопки бумаги. Страницы не мерцали, а выглядели странным образом потускневшими. Один из листков скользнул на пол с глухим хрустом, и Эмили показалось, что он в один момент словно потух. Девочка подняла листок и поняла, что он был вырван из книги.

Именно сюда попадали все страницы, которые уже не существовали. Слова, которых больше не было, хотя они были придуманы и написаны своими авторами. Настоящие слова, со всеми ошибками, которые, быть может, вовсе и не были ошибками. Как и мир не был ошибкой, даже если родители работали в Дубае, память дедушек слабела, а девочки, любившие порядок, подвергались насмешкам. Идеального мира не существует, и ошибки его часть. Как и боль, и страдания. Мир не безупречный белый лист. Как только история человека начиналась с его рождения, что-то уже шло не по плану. И это нужно было принять, как бы трудно это ни было.

У Эмили возникло ощущение, что она смотрит не на стопки бумаг, а на мертвых животных — целое кладбище. В каком-то смысле эти страницы когда-то были живыми, их читали. Теперь они мертвы. Более того, для всех они никогда не существовали: их просто стерли. Эмили погладила бумагу. На ощупь она была холодной.

Золотая печатная машинка не исполняла желания, нет. Она была создана лишь для того, чтобы манипулировать мыслями людей с помощью «правильных» слов. Книги обладали этой невероятной силой. Как и идеи, заложенные в них. Им под силу было изменить мир.

Скорее всего, именно об этом думал Эйрих фон Гутенберг, когда просил прощения. Его сердце, наверное, было разбито. У Эмили и у самой в этот момент болело сердце — так, словно оно готово было разорваться на части. Она с самого начала все делала неправильно! Думала только о себе. Как ребенок, играющий с кнопками запуска смертоносных ракет. Если бы только она могла все исправить! Вернуть вырванные страницы на место, в книги, где был их дом. Если бы только существовал роман, описывающий эту библиотеку… Она могла бы переписать его!

Вдалеке разносились странные звуки, каких Эмили еще не слышала. Помимо шелеста бумаги и порывов ветра, раздались высокие переливы, похожие на звон колокольчиков. Трели стремительно приближались.

В воздухе появилось свечение. Теплое сияние. Обложка порхающей книги была соткана из чистого золота, отражавшего свет бесчисленных свечей. Эмили сразу поняла, что это тот самый роман о золотой печатной машинке, стоящей в самом сердце тайной библиотеки. Он нашел ее, потому что девочка так много о нем думала.

— Что ты тут делаешь, соплячка!

Девочка совсем забыла о принце фон Дресскау. И конечно, ей и в голову не пришло, что этот необычный шум его отвлечет и он попытается найти источник звука.

Эмили бросилась бежать. Дресскау тоже побежал:

— Ты, несносная малявка! Я не позволю тебе разрушить мое будущее! — Он был все ближе и ближе к Эмили. — Ты никогда больше не посмеешь сунуться в эту библиотеку! Я прослежу за этим! — Каждое его слово звучало как злобный лай. — Я запру тебя! Навсегда! И всю твою семью вместе с тобой!

Эмили выпрыгнула в распахнутое окно. Принц не знал, что это тоже выход. Он остановился у окна, ошеломленный, и выглянул наружу в поисках девочки, но ее нигде не было видно.

Она снова была в зале рококо. Выхватив из замка золотую авторучку, она побежала дальше, прочь от библиотеки Анны Амалии. В самую глубину черной ночи.

32

Гараж остается гаражом, даже если поставить в нем палатку и постелить на пол спальный мешок. Да и единственный источник света в виде светового меча не придавал жилищу Эмили особого уюта. Но это убежище справлялось со своей главной задачей: обеспечивало ее безопасность. В реальности принца фон Дресскау Фредерик и Эмили не были друзьями, а значит, его прихвостни из партии не станут искать ее здесь.

— Зеленый! Гр-раненый! Маленький! Удаленький! Ананас! — Клауду теперь нравилось слово «ананас», и он везде его вставлял.

Эмили принесла птицу сюда сразу после побега из библиотеки Анны Амалии, прежде чем Дресскау успел созвать и привести в действие свою армию.

Еще Эмили оставила отцу записку: «Не волнуйся, со мной все в порядке». Так пишут всегда, когда что-то идет не так, и папе, очевидно, впору было волноваться. А если бы он знал,