Черный ворон - Энн Кливз

– Он не связывался с нами, – нейтральным тоном сказал Перес. – Насколько я знаю.

– И не станет. Для него это неудобство: ехать в Леруик, давать показания. Он всегда занят. Вечно куда-то спешит.

– Пока мы лишь собираем общую информацию, – сказал Перес. – Завтра будет пресс-конференция. Все требует больше времени, чем обычно считают.

– Она была на вечеринке в Хаа. Один из «открытых домов» Дункана. Там бывает половина Шетландов. Вы легко проверите.

Перес бывал на вечеринках Дункана. Они стали легендой. Никаких приглашений, просто передавалось из уст в уста: сегодня в Хаа тусовка. Все начиналось поздно, когда бары уже закрывались. Тогда вызывали такси или садились к другу потрезвее и ехали через весь остров. Никогда не знаешь, кого встретишь. Часто музыкантов. Дункан любил «поддерживать местные таланты», так он это называл, хотя Перес сомневался, что парни со скрипками и гитарами выносили оттуда что-то, кроме похмелья и ощущения соприкосновения со «звездами».

Потому что иногда между глотками «Хайленд парка» можно было столкнуться с второстепенной знаменитостью: актером на отдыхе, политиком на конференции, малоизвестным режиссером. Дункан обожал богему. И «утонченность» – возможно, этим он и манил молодежь. Его гости одевались иначе, говорили о другом. Это не было похоже на деревенские танцы в местном клубе.

– Дункан сказал, с кем она была?

– Вроде не знал. Сам был пьянее обычного. Поссорился с Сесилией.

Сесилия Айсбистер. Мать Роберта. Так уж здесь заведено. Не факт, что это важно. Все связаны сложными, почти семейными узами. Совпадения не должны казаться зловещими.

– Роберт тоже там был?

– Не знаю. Дункан не сказал. Но часто бывал.

Ее голос стал сухим, с легкой неприязнью.

– Он вам не нравится.

– Избалованный богатенький мальчик. Хотя, наверное, это не его вина.

– Уже не мальчик.

– Жаль, что ведет себя как мальчишка. – Она повернулась, случайно задев плечом его колено. – Не обращайте внимания. Я необъективна к этой семье. Его мать разрушила мой брак. Вернее, Дункан разрушил. Она просто соучастница. Хотя, кажется, ей это надоело. Она ушла. Вернулась к Майклу. Как раз перед Ап-Хелли-Аа – удобно. Будет красоваться с ним перед камерами. Все скажут: «Какая прекрасная семья». А Дункан снова один. Бедный одинокий Дункан.

Впервые Перес подумал: она явно начала пить до его прихода.

– Кэтрин когда-нибудь упоминала, что знакома с ним?

– С Робертом? Нет.

– А с Дунканом?

– Нет. Но и не стала бы. Она же знала, что он мой бывший. Даже только что прибывшая девушка быстро узнала бы сплетни. Вы же не думаете, что у Дункана мог быть роман с Кэтрин? Она еще ребенок.

Но по лицу Фрэн он понял: она допускала такую возможность. Может, уже размышляла об этом.

– Можете рассказать о вечеринке что-то еще? Дункан назвал других гостей?

– Нет. Но, как мне показалось, он так переживал из-за Сесилии, что даже Бекхэмы могли бы зайти – и он бы не заметил. Для него это нетипично.

Перес неохотно поднялся. В других обстоятельствах он остался бы допить бутылку, предложил бы сходить куда-нибудь. В киноклуб, например. Она же из «богемы». К концу недели, по своему обыкновению, он, наверное, признался бы ей в любви. Хорошо, что она замешана в деле об убийстве, – нельзя даже поцеловать в щеку на прощание.

Глава 21

Магнус с прямой спиной сидел в кресле и прислушивался. Увидеть, что происходит снаружи, он не мог – по собственной воле. Днем к окнам подходили люди, заглядывали внутрь, и к полудню он уже не выдержал. Первым пришел молодой полицейский – просил его ботинки.

– Какие ботинки?

Магнус не понял. Это хитрость такая, чтобы он не мог выйти?

– Те, что были на тебе, когда ты увидел девочку, – сказал полицейский. – Ты же говорил инспектору Пересу, что шел через поле и увидел ее.

– Угу.

– Они нужны для сравнения со следами на месте.

Магнус так и не уловил сути, но показал ботинки, стоявшие на мешковине в тамбуре. Полицейский нагнулся, упаковал их в полиэтиленовый пакет и унес.

Вскоре раздался еще один резкий стук. Магнус открыл, ожидая увидеть полицию, но на пороге стояла журналистка с блокнотом. Она тараторила так быстро, что он не разбирал слов. Ее пронзительный голос, острый нос буквально у лица Магнуса и ручка, которой она тыкала ему в грудь, напугали его. После этого он перестал реагировать на стук. Сидел за столом, делая вид, будто читает старый журнал, который остался еще со времен матери. Зачем Магнус его хранил? Вроде была причина, но теперь он не мог вспомнить.

Его высматривали в окно, прилипая к стеклу и стуча, чтобы привлечь внимание, пугая ворона в клетке. Тогда Магнус и принялся за дело. Разорвал пару коробок и прибил картон поверх стекол. Теперь никто не мог заглянуть внутрь, но и он не видел ничего снаружи – будто уже сидел в тюрьме. Не мог понять, какая погода, закончила ли береговая охрана прочесывать холм. Наверное, уже стемнело, судя по материнским часам.

В его мыслях снаружи все еще толпились люди, которые вот-вот заорут гадости, прижмутся лицами к стеклам и будут напирать плечом на дверь. Давно не было слышно ни звука, но они могли ждать в тишине, чтобы застать врасплох, – как чудовища из детского кошмара.

После смерти Агнес кошмары усилились.

Во сне он видел ее – бледную, худую, какой она была под конец, когда коклюш перешел в воспаление легких и ее все-таки увезли в больницу. Кровь на губах при кашле. Руки и ноги белые, костлявые – как у овцы, когда тушу надолго оставляют под открытым небом и ее обклевывают птицы. Но во сне она оставалась в Хиллхеде, занималась привычными делами: помогала матери по хозяйству – чистила картошку, пекла хлеб, доила корову (тогда у них еще была корова, стоявшая в хлеву рядом с домом). Приседала рядом с коровой, дергала и сжимала вымя, напевая что-то себе под нос. И все худела, пока в самом конце сна, перед тем как он просыпался в поту, от нее не оставались только окровавленная улыбка да раскосые серые глаза.

Теперь, сидя в материнском кресле и следя за стрелками ее часов, он снова видел эти кошмары. Люди за дверью в его воображении были не чужими. Ему мерещилась сестра – она стучала в окно, дергала дверную ручку, удивляясь, что заперто.

Он встал, налил себе виски. Руки дрожали. Он сходил с ума, запершись здесь. Любой бы тронулся, сидя в комнате без окон в ожидании ареста.