Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

впереди, заслоняя их, принимая удар на себя, стало еще заметнее. Расправленные плечи, впалая детская грудь и круглый беременный живот. Турана знала, на что идет.

Копыто наконец заметил. Замер, отступил на шаг, оглядывая ее, оценивая – не кажется ли ему? Положил обе ладони ей на плечи, присел на корточки перед ней и уткнулся глазами прямо в выпирающий пупок. Турана вздрогнула и оглянулась на них: «У меня все равно не было пути назад», – прошептала одними губами.

Когда Копыто схватил ее за косу и потащил к выходу, Ляля запричитала, завыла, бросилась было за ней, но Аня вцепилась в Лялины руки, как тогда, в их самую первую встречу. И держала что было сил. Держала, пока дверь захлопнулась, а потом долго смотрела, как Ляля билась об деревянные доски, ломая ногти и зубы, пыталась выломать, выгрызть путь наверх, где в глубине дома раздавались ритмичные удары и стоны. Стоны, затихающие стоны, которых скоро стало не слышно совсем.

* * *

– Слабачка, – выплевывает Копыто ей в спину, и Аня чувствует на шее его слюни. Он держит ее запястья за спиной и быстро стягивает ремнем. – Не рыпайся, хуже будет.

Аня рвется вперед, брыкает ногами, лягается, но он все равно валит ее на пол. Она слышит, как он шипит от злости, и жмурится в ожидании удара. Пусть забьет ее до смерти, и дело с концом. Но Копыто только шипит снова и туже затягивает ремень, кровь отливает от рук, и Аня почти не чувствует пальцев.

– Я тебе ноги отрежу, если надо будет, поняла? Отпилю напильничком, ме-е-дленно. – Копыто наклоняется и треплет ее по затылку.

А потом подтягивает за ремень к наружной стене и пристегивает к трубе. Из щели тянет холодом, так что Аню начинает колотить. «Це-це», – в полутьме она видит, как Копыто криво улыбается и грозит ей пальцем – будет тебе урок.

Аня ждет, что через пару часов он придет снова и позволит погреться у стены под печкой. Но Копыто не появляется. Ни вечером, когда из щели пробивается свет уличного фонаря. Ни на следующий вечер. Онемевшие руки сначала ноют, а потом и вовсе перестают ощущаться. Лужа мочи под коленями разрастается и уже не хочет уходить в землю. Аня пытается спать, но тени на стенах начинают плыть и не дают ей забыться. Они перетекают одна в другую, скачут, как будто играют в чехарду, и вот одна из теней приближается к Ане. Она тянет к ней свои длинные руки, Ане сначала кажется, что это не тень даже, а ожившая Турана, только плоская и подросшая, упирающаяся в потолок. Тень обхватывает Аню за шею, обвивает шею щупальцем и ложится рядом с ней. Растягивается, как кошка. В голове шумит, она наливается свинцовой, сладкой тяжестью. Аня засыпает, падает подбородком на черное щупальце.

– Тва-а-арь… – шепчет Аня во сне. И удивляется, какое щупальце холодное и как оно пульсирует, выпивая из нее жизнь.

* * *

С тех пор Копыто приходил все реже. Сначала через день. Потом через два. Потом и вовсе мог не появляться неделю, а когда появлялся – даже не насиловал, только спускал ей на спину и плевался:

– Кости одни.

И оставлял таз с водой и пару горбушек хлеба.

Скоро Аня так ослабела, что ему даже не приходилось ее привязывать. Он забрал лежавшие когда-то по углам подвала тряпки и старые одеяла. В наказание, когда Аня пробовала объявить сухую голодовку, но не продержалась и пары дней.

Днем Аня лежала, свернувшись калачиком у стены. Куталась в собственные распущенные волосы и футболку, которую он как-то притащил, чтобы вытирать сперму, да и забыл забрать.

Зато по вечерам, когда зажигались на улице фонари, к ней являлась Тварь. Сначала робкая, щупальца дрожали и не сразу могли найти Анину шею, Анины руки, прижатые к груди. Как у покойницы. Аня и стала, в сущности, покойницей, но Тварь напомнила ей: ты еще живая, живая, раз вздрагиваешь от моих ледяных прикосновений, раз с ужасом смотришь на черных змей, которые ползут к твоим раскинутым после Копыта ногам. Ты может, и вправду слабачка, раз не сопротивляешься, когда черное, страшное обвивает твою шею. И вместо борьбы лишь ждешь, что настал последний ужас твоей жизни и вот-вот скатится по щеке последняя слезинка… Тварь всегда оставляла ее в живых. Раз за разом уползала восвояси, стоило погаснуть фонарям и забрезжить наступающему летнему дню.

Иногда только через мутное стекло то ли сна, то ли яви Аня видела горящие глаза Твари. Тварь смотрела внимательным птичьим взглядом. И в голове у Ани всплывало – а слабачка ли я? А если бы, если бы у меня появился шанс, смогу ли я отомстить?

* * *

Когда Тварь пришла снова, Аня уже ждала. Ждала, собрав все силы, которые в ней оставались. Стояла, вытянув руки во тьму, руки, почти прозрачные после диеты двух последних месяцев.

Даже щупальце заметило их не сразу. Проскользнуло в щель и обшарило стену, подкатившись к которой обычно спала Аня. Разочарованно мазнуло по полу и стало втягиваться назад.

– Слышишь, ты. – Щупальце дернулось и остановилось. Да тут я, глупая ты Тварь.

Аня почувствовала, как Тварь снаружи завибрировала от ее слов и резко вытянулась к ней. Щупальце хлестнуло Аню по руке и почти схватило ее за запястье, но Аня оказалась быстрее.

Она сжала пальцы вокруг щупальца, холодного, очень холодного, холоднее ледяных поручней пандуса в минус двадцать, холоднее, подумала Аня, чем жидкий азот, которым пытали евреев в концлагерях. Другие щупальца потянулись к ней, сплющенные от тесноты подвальной щели, но разъяренные, дрожащие от желания растерзать ее, выдернуть ребра, вывернуть ей нутро.

Тварь затрясло от предвкушения, как она разделается с ней, Аня чувствовала это так же явно, как удары своего пульса в горле, и когда щупальца нацелились на нее, заострились хищно, Аня изо всех сил дернула его на себя:

– Слышишь, Тварь, хватить тянуть, убивай меня, лучше ты задавишь, разорвешь меня, чем я останусь здесь жить эту крысиную жизнь, лучше я умру.

Щупальца сжали Анину шею, так что Аня захрипела, слезы заливали глаза. Через боль Аня улыбнулась – скоро все будет кончено.

– Слышишь, ты же приходила сосать из меня силы, как какая-то жалкая, жалкая оредежская пиявка, так давай, доведи до конца.

Щупальца обвили Анины ноги, зазмеились вверх по спине, наползая на затылок и подбираясь к глазам. Аня зажмурилась и прошипела:

– Что тебе стоит, голову всмятку, всю Анечку в кровавый фарш, что тебе стоит все