Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова

белое, юное, – горят голубые огни.

* * *

Голубые огни зовут Толю, и он идет по насыпи к ним.

– Разве ты не должен был рассказать? – льется ему в уши нежный, вкрадчивый голос. И Толя любуется им и примеряет его к матери – русые волосы с проседью, губы целуют его в край шерстяной шапочки и натягивают ее пониже на лоб. Мама могла бы говорить так.

– Разве я не просила тебя рассказать? – Толя кивает: «Да-да, просила, просила, только говори, говори со мной, а я сделаю все, что скажешь».

– Поздно, милый мой, поздно, – голос будто надламывается и звучит уже не так нежно, скорее хрипловато, будто говорящая едва не плачет.

Огни загораются ярче, и Толю мутит, и глаза жжет от их сияния. Но как же хочется быть ближе к ним, как же хочется рассмотреть, кто же его зовет, кто же смог пробиться через панцирь его глухоты.

– Я просила тебя, но ты не хотел услышать.

«Я хотел, – взбрыкивает Толя. – Я хотел, я бы рассказал, дай мне срок».

– Я просила тебя сорок дней, милый мой, но ты выбрал другой путь. Что ж…

Голос становится тише, он говорит что-то еще, невнятное, неразличимое, что-то «те-те-те», стук дождя по барабанной перепонке. Толя ускоряет шаг, скорее добраться до нее, скорее, скорее, пока не затих совсем, пока голубые огни горят, пока их не задул подгоняющий в спину ветер, пока не проглотила черная, безлунная ночь.

Ветер становится сильнее, Толе кажется, что его засасывает, тащит назад, гравий под ногами вибрирует, и Толя оборачивается.

Поезд! Толю подхватывает, рвет, пережевывает несущийся состав. В мясорубке колес Толю мотает из стороны в сторону, сдирая с него кожу и мясо, борьбу и отчаяние, и пережевав, с отвращением сплевывает – и вот вокруг снег, как холодная подушка, и холодное ноябрьское небо, как руки, держащие холодный компресс.

* * *

Боль расходится по телу, побуждая его к жизни, не давая отключиться и уйти на дно, в вечный сон. Каждое микродвижение мускула, каждая попытка сделать вдох, каждый удар сердца. И вот Толя уже не сопротивляется, боль наполняет его до краев, так что тело скручивает страшными спазмами. Но пути из боли нет. Вокруг темнота, и внутри, и снаружи, и только красный всполох горит в небе над ним – раздавленным жуком, выпотрошенной рыбой на божьей разделочной доске.

– Забери меня, Господи. – Впервые в жизни Толя думает о том, кому принадлежит доска, на которой ему с такой легкостью размозжили башку и оторвали лапы.

Красный всполох вздрагивает, растекается в широкую рассветную полосу. Будто растягивается чудовищная небесная пасть, обнажая старческие беззубые десны.

Толя чувствует, как слезы выжигают ему глаза. Он стонет, стонет, и, кажется, от стонов его начинает дрожать земля.

И кто-то откликается на зов. И кто-то, нет, что-то, черное, многоглазое, многолапое, наползает на него, садится на грудь.

– Ты должен был рассказать обо мне, рассказать, рассказать, – звучит голос у Толи в голове. – Но ты не рассказал.

Толя растягивает рот, чтобы закричать. Но рот его наполняется холодным, вязким, его выворачивает, но черное забирается прямо в его растянутый в ужасе рот. И от невозможности выкашлять, выблевать Толя задыхается. В самое его нутро с тугим напором льется чужое, черное. Толя впивается взглядом в небесную пасть.

– Господи, я здесь, по-мо-ги мне-е!

И с ужасом понимает, что она растянулась еще краснее, еще шире. Красная пасть смеется над ним и даже не думает помогать.

Октябрь 1989

Примечания

1

Девочка (цыг.)

2

Дурак (цыг.)

3

Цыган (цыг).

4

Русский (цыг).

5

Пизда (цыг).

6

Ты меня не понимаешь (цыг).

7

Цыганский закон.

8

Проститутка (цыг).

9

Беда (цыг).

10

Пошел к черту, отстань от меня! (цыг).

11

Долбоеб (цыг).

12

Цыганский музыкально-драматический театр в Москве.

13

Милая (цыг).

14

Ты врешь! (цыг).

15

Ну хороша девочка (цыг).

16

Заебал (цыг).

17

Богородица (цыг).

18

Мой дорогой (цыг).

19

Пошли домой (цыг).

20

Я тебя прошу (цыг).

21

Я скажу, как тебя люблю,

Без тебя не могу прийти (цыг).

22

Потому что и я тебя люблю,

Сильно тебя люблю (цыг).

23

Мой возлюбленный (цыг).

24

Помоги мне (цыг).