Зверь - Мола Кармен

— Я хочу, чтобы мы никогда не расставались.

Лусия продолжала целовать сестру — в щеку, в лоб, в глаза, в нос…

— Ты не бросишь меня? — с надеждой спросила Клара.

— Никогда.

Они крепко обнялись, и сон постепенно сморил их. Через несколько часов они проснулись от громкого плача Марии:

— Сыночек мой!

Мария качала мальчика на руках, но не могла вернуть его к жизни. Педро в ярости сорвал пиявок с тела Луисина и принялся яростно топтать их. На землю брызнула кровь — кровь его сына.

— Пожалуйста, расскажи мне сказку, — прошептала Клара, зажмурившись.

Но даже плотно сомкнутые веки не смогли удержать слез.

21

____

В тот день — день Пресвятой Девы Марии Кармельской — впервые за три месяца существования «Эко дель комерсио» на первую страницу газеты попала статья об убийстве. Именно ее заголовок выкрикивали мальчишки-газетчики, нанятые, чтобы бегать по всему Мадриду, от одного кафе к другому, от одной площади к другой.

— Преступления Зверя! Преступления Зверя! Убийство четырех девочек в Мадриде… Преступления Зверя!

Рассказ Гриси о гибели ее дочери в Париже сломил сопротивление Аугусто Морентина. Улику — эмблему, которую обнаружили в горле Берты, — в сочетании с информацией о таком же преступлении, совершенном во французской столице, издатель проигнорировать не смог. Он признал, что совершил ошибку, отказавшись публиковать хронику Диего: без сомнения, в Мадриде орудует убийца, и предупредить горожан об опасности — первый долг журналиста. Впрочем, подготовить новость к печати оказалось не так-то просто. И дело было не в статье, написанной Диего и претерпевшей лишь незначительные изменения, а в ее заголовке.

Все предложенные варианты издатель счел слишком скандальными. Гриси побрела домой по безлюдным городским улицам, а оба газетчика продолжили спор в кабинете Морентина. Из окна Диего видел, как актриса, сутулясь и пошатываясь, удаляется, растворяясь в темноте. Гриси почти слово в слово повторила Морентину то, что рассказала Диего на улице Фукарес, но сейчас, глядя ей вслед, репортер вдруг вспомнил нерешительные жесты, незаконченные, повисшие в воздухе фразы, которые он объяснял себе расшатанными нервами женщины и ее пристрастием к алкоголю. Теперь же он вдруг подумал: а что, если Гриси знает больше, чем говорит? Что, если она то и дело прерывала свой рассказ потому, что боялась сказать лишнее?

— «Расчлененные девочки»? «Четвертованные дочери Мадрида»? Это не памфлет, Диего, это серьезная журналистика.

Морентин разрешил Диего подписать статью как обычно: «Дерзкий Кот». Диего вовсе не стремился стать таким же знаменитым, как Ларра, подписывавший свои статьи в газете «Бедный болтун» звучным псевдонимом «Фигаро». Он лишь хотел, чтобы о гибели Берты и других девочек не забывали. Имел он и более прозаический интерес: гонорар за статью поможет погасить долг за квартиру. Если он добьется от Морентина, чтобы тот публиковал его материалы регулярно, то уже через неделю сможет рассчитаться с хозяйкой. Информацию нужно давать постепенно, не стоит вываливать на публику все новости сразу. И дело тут не столько в количестве статей и, соответственно, гонораров, сколько в том, что власти нельзя оставлять в покое. Как только перестанешь на них наседать, и поиски убийцы прекратятся.

По той же причине на следующий день после выхода первой статьи Диего встретился с Доносо Галем в «Таверне дядюшки Макаки» на улице Лавапиес, давшей название всему району. Диего хотел узнать, что уже известно полиции. Было еще довольно рано, колокола не пробили полдень, но Доносо уже успел выпить пару рюмок, и язык у него слегка заплетался.

— Мне никто ничего не рассказывает, я ведь изгой. Да и вообще, забудь ты про этих девчонок и Зверя… У меня есть несколько реалов, а у тебя сегодня вечером — шанс попасть вместе со мной в дом на Баркильо. Или в заведение Львицы.

«Таверна дядюшки Макаки» была также излюбленным местом Луиса Канделаса. Именно здесь Диего однажды услышал рассказ разбойника о его любовной связи с торговкой апельсинами Лолой, по слухам, одной из фавориток покойного Фердинанда VII. Луиса что-то давно не было видно — поговаривали, что он уехал в Валенсию с новой женой. Но Диего не сомневался, что скоро о нем услышит: среди мадридских бандитов Луис Канделас давно стал легендой, о нем даже слагали куплеты.

— Ты спросил у своих, не было ли золотых эмблем в горле у других девочек?

— Хочешь навести полицию на мысль, что я и есть убийца, или, того хуже, что собираюсь обвинить кого-то из коллег в краже? И не подумаю ничего у них спрашивать. Когда кто-то спрашивает меня о твоей статье, я всех уверяю, что это брехня, а Зверь на самом деле — это медведь. Или олень с физиономией светского франта.

— Хорошо, не спрашивай. Просто держи ухо востро и слушай, что вокруг говорят. Возможно, у них есть какие-то догадки о том, как именно девочек убивают или что значит эта эмблема.

— Я читал в газете описание. Ты просто фантазируешь и поддерживаешь бредни той женщины. Той, чья дочка умерла в Париже и «чье имя редакция предпочитает не разглашать из соображений безопасности». Угораздило же Морентина такое напечатать!

Диего утомило тупое упрямство Доносо. Какая мать будет лгать о гибели своей дочери? Он попытался описать приятелю Гриси, посвятил в детали, которые не попали в статью, упомянул и об особой ауре актрисы, чья красота постепенно меркнет, подобно красоте римских статуй, забытых на долгие века, но сохраняющих свое великолепие, несмотря на то что их почти поглотила растительность. Не желая лгать другу, он упомянул и о запахе перегара и о сбивчивой, с недомолвками, речи несчастной матери.

— Значит, ты написал статью, поверив словам алкоголички.

— Если бы ты ее знал, то не говорил бы так. Гриси вынесла столько, что и представить себе нельзя.

— Ясно. Что ж, тогда познакомь меня с ней. Если жизнь меня чему-то и научила, так это видеть, когда женщина врет.

Доносо слегка нажал указательным пальцем на повязку, закрывавшую пустую глазницу, а затем снова начал разглагольствовать о том, насколько двуличны особы женского пола. Диего перестал его слушать — он наизусть знал все претензии, которые его приятель предъявлял дамам с тех пор, как его обманула жена и он подрался на той дурацкой дуэли.

Разве можно рассказать такому человеку о свидании с Аной Кастелар, случившемся две пятницы назад? Доносо сразу начнет изрекать зловещие пророчества — например, о трагическом конце, который неминуемо ожидает Диего. Он давно утратил веру в чистую любовь, которую воспевают в романах. И конечно, не сможет понять, что одно присутствие женщины, одна лишь мысль о ней заставляет быстрее бежать кровь по венам, вызывает дрожь, и ты чувствуешь то, чего не описать словами, — истинное, неподдельное счастье.

— Как ты не понимаешь, Диего? Я просто хочу защитить тебя, избавить от неприятностей.

Доносо глотнул алкоголя. Он знал, что, если начнет вспоминать о жене, тут же провалится в бездонный колодец обиды, до которой никому, кроме него, дела нет. Поэтому он заставил себя вернуться к разговору о Гриси.

— Она сказала, что играет в Театро-де-ла-Крус, — вдруг вспомнил Диего. — Давай к ней сходим. Поговорим. Если ты и после этого скажешь, что она лжет, возможно, я подумаю и перестану писать о Звере.

Доносо согласился. Он пошел бы на что угодно, лишь бы поскорей вернуть себе товарища по ночным пирушкам.

22

____

Во время работы лучше ни о чем не думать. Лусия провела в публичном доме на улице Клавель всего две недели, но уже знала, как добиться, чтобы клиент обратил на нее внимание и пригласил подняться в комнату — помимо китайской, в заведении было две римские, одна мавританская и две самые обычные, — и, наоборот, как следует вести себя, чтобы особенно неприятный клиент заинтересовался кем-нибудь другим. Иногда Хосефа посылала за Лусией служанку, и тогда она спускалась в зеленую гостиную, ту самую, где состоялось их знакомство и где теперь они вместе пили чай. Лусии этот напиток не нравился, но мадам утверждала, что пить надо именно его. Она прививала Лусии хорошие манеры и без конца одергивала: не сутулься, выпрямись, держи чашку правильно, не набрасывайся на пирожные так, словно никогда их не ела…