Два вида истины - Майкл Коннелли

воскресный выпуск "Таймс" читает больше людей, чем четверговую газету. Всегда будет пропасть между теми, кто прочитал, что он продажный коп, и теми, кто прочитал статью о том, что он никогда не был нечестен.

Его это не слишком беспокоило. Единственный человек, которому он больше всего желал прочесть последнюю историю, уже увидел ее в Интернете и написал ему сообщение, в котором снова сказал, что она очень гордится им и рада исходу дела Бордерса.

— Итак, — сказал он. — Я не знаю, как сказать тебе об этом, поэтому просто скажу. Я только что встретил Эсме Таварес. Она жива и здорова и живет в Вудленд-Хиллз.

Вальдес чуть не сорвался со своего места. Он резко наклонился вперед через стол, его лицо выражало удивление.

— Что?

Босх рассказал всю историю, начиная с того, как он открыл письмо накануне вечером.

— Матерь Божья, — сказал Вальдес. — Я считал ее мертвой в течение пятнадцати лет. Позволь сказать тебе, много было ночей, когда я хотел пойти в тот дом, и привязать ее засранца-мужа сзади своей машины и тащить его, пока он не скажет мне, где она похоронена.

— Понимаю. Я тоже.

— Господи, я влюбился в нее. Знаешь, как иногда поступают с жертвами?

— Да, у меня тоже было немного такого. До сегодняшнего дня.

— Так она сказала тебе, почему?

Босх пересказал разговор, который состоялся у него тем утром с Анжелой Мартинес. По мере его рассказа лицо Вальдеса становилось все более мрачным от гнева. Он несколько раз покачал головой и сделал несколько замечаний в блокноте на своем столе.

Когда Босх закончил, шеф проверил свои записи, прежде чем заговорить.

— Ты ее консультировал? — спросил он.

Босх знал, что он спрашивает, проинформировал ли Босх Мартинес о ее конституционных правах на адвоката и на недопущение самооговора.

— Нет, — ответил Босх. — Я не думал, что мне придется это делать. Она позвала меня к себе, и мы сидели в ее гостиной. Я назвал себя, но она, очевидно, знала, кто я такой. Но это не имеет значения, шеф. Я знаю, о чем ты думаешь, но такие вещи никогда не срабатывают.

— Это мошенничество, — сказал Вальдез. — За эти годы мы потратили на ее поиски, наверное, около полумиллиона долларов. Я помню, когда ее впервые объявили пропавшей, сверхурочные текли как из открытого пожарного гидранта. Это были все силы. И с тех пор мы никогда не сдавались, вплоть до того, как ты взял это дело и начал его вести.

— Послушай, я не хочу показаться защитником, но она совершила моральное преступление, а не преступление, которое окружной прокурор сочтет уголовно наказуемым. Она бежала из опасной, по ее мнению, ситуации. Она ушла задолго до того, как начались сверхурочные и все остальное. Она может заявить, что не знала или что это было слишком опасно, чтобы позвонить и сказать, что с ней все в порядке. У нее много средств защиты. Окружной прокурор не станет ее трогать.

Шеф ничего не ответил. Он откинулся в кресле и уставился на игрушечный полицейский вертолет, свисавший на веревочке с потолка. Он любил говорить, что это крошечная воздушная эскадрилья департамента.

— Черт, — наконец сказал он. — Хотел бы я, чтобы мы могли что-нибудь с этим сделать.

— Нам просто придется с этим жить, — сказал Босх. — Тогда она была в плохой ситуации. Она сделала неправильный выбор, но люди несовершенны. Они эгоистичны. Все это время мы думали, что она мертва, она была для нас чистой и невинной. А теперь мы узнали, что она была из тех, кто бросит ребенка в кроватке, чтобы спасти себя.

Босх подумал о Хосе Эскивеле-младшем, который умер, прижавшись щекой к линолеуму в заднем коридоре бизнеса своего отца. Он задался вопросом, был ли кто-нибудь чист и невинен.

Вальдес встал из-за стола и подошел к доске объявлений над низким рядом картотечных шкафов у правой стены. Он перевернул несколько листов с объявлениями, затем пролистал стопку листовок "Разыскивается", пока не нашел листовку "Пропажа" с фотографией Эсме Таварес, датированную 2002 годом. Он оторвал ее от доски и скомкал между ладонями, смяв ее в как можно меньший шарик. Затем он бросил в мусорный бак в конце картотеки.

Он промахнулся.

— Что это за мир, Гарри? — спросил он.

— Я не знаю, — ответил Босх. — На этой неделе я закрыл дело о двойном убийстве и дело о пропаже человека пятнадцатилетней давности. Но я не чувствую себя хорошо после всего этого.

Вальдес опустился на свое место.

— Ты должен чувствовать себя хорошо из-за дела с "Фармацией", — сказал он. — Ты убрал с доски два куска дерьма.

Босх кивнул. Но на самом деле ему казалось, что он ходит по кругу. Настоящее правосудие было недосягаемым медным кольцом[44].

Босх встал.

— Ты собираешься позвонить Карлосу и сказать ему, что он снят с крючка? — спросил он.

Карлос Таварес был мужем Эсмеральды и пятнадцать лет находился под подозрением.

— Да пошел он, — сказал Вальдес. — Он все равно мудак. Он может прочитать об этом в газете.

Босх пошел к двери, а затем оглянулся на своего босса.

— Я напишу отчет об этом сегодня, — сказал он.

— Хорошо, — сказал Вальдес. — Тогда мы пойдем пить.

— Звучит заманчиво.

44

Босх хотел избежать детективного бюро. Он не хотел больше разговаривать. Белла Лурдес и остальные скоро узнают, что Эсме Таварес жива и здорова, и об этом заговорит весь департамент, а потом и весь город. Но пока что Босх наговорился об этом достаточно.

Он вышел через парадную дверь участка, а затем перешел улицу. Он прошел через двор общественных работ и вошел в тюрьму. Отперев свою камеру, он раздвинул тяжелую стальную дверь, и она сильно ударилась о раму. Как и начальник полиции, Босх подошел к фотографии Эсме Таварес, чтобы снять ее. Но потом остановился. Он решил оставить ее на месте, чтобы всегда видеть ее, и чтобы она напоминала ему о том, как он ошибался в этом деле.

Это оставленный ребенок в кроватке ввел его в заблуждение. Он понял это. Это казалось противоречащим всем законам природы, и поэтому оно повело его и многих других до него по ложному пути.

Он стоял, глядя на фотографию, и думал об иронии недели. Элизабет Клейтон не