Дело, которое нужно закончить - Константин Мстиславович Гурьев

Вот и занялась она писательством. Книга ее была связана с Сибирью, местным населением, походами Ермака, в общем, всем набором, который существует.

Локетко оживился:

— Идет эта самая презентация, выступления, слова благодарности и восхищения талантом, в общем, полный набор условностей, и вдруг подходит ко мне муж этой дамы и знакомит меня с человеком лет сорока, может, чуть старше. Причем этот питерский с человеком, которого ко мне подвел, ведет себя… как бы сказать… уважительно и осмотрительно… Не скажу, что видно подчинение, но готовность принять его мнение почти бросается в глаза. М-да… — Анатолий Федорович снова пожал плечами, потом, будто опомнившись, закурил и продолжил: — И товарищ сей мне говорит: знаю, что вы — крупный знаток Сибири, и хотел бы предложить вам сотрудничество. Какое, интересуюсь. Да вот, говорит, приступаем к реализации общероссийского проекта по развитию отдаленных регионов Сибири и Дальнего Востока и будем рады воспользоваться вашими знаниями, знакомствами, да и организаторские способности ваши многие уважаемые люди отмечают. Я стою молча, потому что не знаю, что и сказать. Он ведь какой-то бред несет! И тут тот самый питерский включается в беседу и говорит: мол, рассказал я о том, как вы помогали такому-то, и как он вас уважает, и ваш научный дар высоко оценивает. Ну, тут я ухватился за эти слова, будто утопающий за соломинку, и рассказал им все то, что тебе недавно рассказывал…

Дядя Толя снисходительно усмехнулся:

— Ну, не так откровенно, как тебе, конечно. А в заключение говорю: мол, я скорее библиофил, чем исследователь, и сфера моих знаний весьма ограниченна.

Локетко снова улыбнулся:

— Уж не знаю, как они потом разговаривали, но от меня отвязались. А когда поездка эта и встреча ушли в далекое прошлое, стал я потихоньку выяснять, что же это за человек, который меня хотел привлечь, и что за проект, о котором он говорил.

— Вы сказали, что вам предложили участвовать в каком-то проекте лет шесть назад? — уточнил Рябов.

— Да, примерно так.

— Совсем недавно я узнал от двух разных людей, которые никак не связаны друг с другом, что Доброхотов около восьми лет назад тоже был привлечен к какому-то закрытому проекту.

— Что за проект? — вскинулся Локетко.

Рябов пожал плечами:

— Не знаю.

— Но ты в этом уверен?

— Да! Кроме двух человек, которые именно об этом говорили, есть несколько свидетельств, можно сказать, косвенных, — ответил Рябов. — Поначалу я сомневался, но перестал сразу же, как только узнал, что Денис Матвеевич вплотную занялся Сибирью, ее изучением. Он сам мне об этом написал, но там ни слова нет о сути исследования! И я никак не могу найти даже подступы!

Рябов и сам себя начал ругать за то, что побеспокоил старика, тем более что и толку никакого не извлек и ему ничем помочь не сможет. Он понимал, что дядя Толя говорил искренне, слышал в его голосе досаду и грусть…

— Пора мне, дядя Толя! Спасибо за…

— Это тебе, Витюша, спасибо, что старика не забываешь! Будет что надо — звони непременно и без церемоний! — По пути в прихожую спросил: — Витюша, ты сказал, что Ниночку подозревают в убийстве отца? И есть какие-нибудь улики?

Рассказ Рябова выслушал внимательно, не перебивая, потом спросил:

— Ну, а вскрытие что?

— Что?! — Будто что-то рухнуло у Рябова внутри.

— Ну, вскрытие подтвердило сам факт отравления?

Что-то невероятно тяжелое, упав, придавило Рябова, пригвоздило его!

— Я не знаю… Не спрашивал… — ответил он, понимая, как глупо сейчас выглядит.

— Не спрашивал, — спокойно повторил Локетко. — Так спроси, когда вернешься. Это очень важно! Если девица в самом деле видела что-то такое, то возможно, что к смерти Дениса кто-то приложил руку.

Рябов продолжал все так же растерянно молчать и характеризовать себя самыми неприличными словами.

— Где она сейчас, кстати?

Рябов все так же молча пожал плечами.

— Надо бы ее проконтролировать, — сказал Локетко. — Ты уж это организуй, а?

14

Пятница (первая половина дня)

Дима Стародубов предусмотрел все, и самолетик, на котором Рябов возвращался в Город из Питера, приземлился утром, в самом начале седьмого. Стародубов уверял, что время с часа ночи до семи часов утра самое подходящее для того, чтобы выспаться, но в случае с Рябовым это не сработало. Всю дорогу Рябов обдумывал происходящее, время от времени делая небольшие паузы, которые тратил на упреки самому себе! Ну в самом деле, как он не догадался узнать о результатах вскрытия? От чего на самом деле умер профессор Доброхотов? Если та медсестра, которая дала показания против Нины, все-таки что-то видела, то кто это был? Неужели сложно было понять, что тут есть вопросы? Возможно, сейчас он знал бы гораздо больше и уже смог бы сделать несколько шагов к прояснению всей этой странной истории, а не стоял бы на одном и том же месте! Да собственно, всерьез-то он и сам шагу не сделал! Нельзя даже упрекнуть его, что он топтался на месте! Что он может сказать о случившемся хотя бы сейчас? Почему Нина ничего не сообщила о работе отца?

И как только Рябов вспоминал о Нине, он сразу вспоминал произошедшее той ночью, терял мысль и начинал себя ругать, не понимая, правда, за что именно! Он-то что сделал? Ты спокойно спал, убеждал себя Рябов, а Нина… она сама набросилась… И что тебе, Рябов, оставалось делать? Собственно, все, что было сделано, делал не ты, а твое тело, твоя физиология, ты школу-то вспомни, уроки биологии! Да свою собственную жизненную практику, наконец! Рябов понимал, что он прав, но никогда не сможет это признать и тем более объяснить Нине. И это осознание, это бессилие выбивали почву из-под ног, и все, что касалось главного — исследований Доброхотова, — улетало прочь, и он не мог найти ответ ни на один серьезный вопрос! Единственное правильное решение, которое пришло Рябову на ум задолго до приземления, заключалось в том, что ему ни в коем случае не следует сейчас встречаться с Ниной, значит, и в городскую квартиру Доброхотовых ехать не нужно.

Правда, поиски водителя, который