Дело, которое нужно закончить - Константин Мстиславович Гурьев

бы по дороге прихватить что-нибудь, напоминающее о прежних беззаботных временах!

Дядя Толя был рад ему невероятно, и каждые пять минут, непрерывно расспрашивая о житье-бытье, вскидывал руки и восклицал: «Как ты повзрослел, Витюша!» Он сразу же потащил Рябова на кухню и занялся любимым своим делом — кофеварением. Когда кофе был разлит по чашкам, Локетко, усевшись напротив Рябова, закурил и спросил:

— Ну, а у Дениса-то как дела?

И впервые за много дней Рябов почувствовал какое-то странное облегчение, подробно отвечая на вопрос. Он рассказал о прощальном письме Дениса Матвеевича, о том, что получил в подарок половину хорошего большого дома. Рассказал об аресте Нины и сокрушался, что не смог ее защитить, рассказал и о смехотворном обвинении в ее адрес. Локетко слушал, не перебивая, но видно было, что все сказанное принимает близко к сердцу и страдает от того же, от чего и Рябов страдал: от невозможности изменить хоть что-то. Видимо, рассказ был довольно долгим, потому что после того, как Рябов закончил, дядя Толя помолчал, будто ожидая продолжения, а потом пожал плечами:

— Ну, а что тут удивительного… Из этой жизни еще никто не уходил живым.

Потом встал из-за стола и начал мыть джезву и чашки и все это время молчал. Лишь закончив прибирать, присел к столу и снова закурил.

— Ты, как я понимаю, не просто так приехал?

Рябов растерянно кивнул, а Локетко уточнил:

— Видимо, из-за тех листочков, а точнее, того странного типа…

Рябов кивнул, не спеша с ответом.

Локетко пожал плечами и сказал, не скрывая досады:

— Мне бы, конечно, самому тогда поехать в Город и все передать Денису, а я, видишь ли, драматургию выстроил, мол, они начнут, а я приеду позже, да и удивлю их какими-нибудь соображениями. А оно вон как повернулось…

— И было чем удивить? — спросил Рябов.

— Да, теперь… если Дениса нет больше… и не знаю, что сказать… Хотя почему «не знаю»? Знаю, конечно. Знаю, что никогда уже не прощу себе, что взял эту дурацкую паузу, а не поехал к нему! — Он долго смотрел глаза в глаза Рябову, потом сказал: — Может, он и посмеялся бы над моими фантазиями, но это — сперва! А потом начал бы допрашивать и все до ниточки проверять и прощупывать. Ох, и зануда он был в своих исследованиях!

— А что такое его могло бы удивить? — спросил Рябов.

Дядя Толя пожал плечами, а потом с облегчением махнул рукой:

— Начну издалека, чтобы тебе понятнее было. Ты ведь о нас с Денисом толком-то ничего и не знаешь. Мы познакомились, когда поступали на истфак Ленинградского университета, и с самых первых дней учебы Денис выделился из всего нашего курса. Вскоре уже всем было ясно, что Денис — будущий аспирант, а потом и преподаватель, а в университетских интригах, как в войне, каждый штык ценен! И все были шокированы, когда Денис заявил, что намерен вернуться в свой родной город! Тут ведь уже все препозиции были учтены и проработаны, все варианты просчитаны, а он…

Локетко снова улыбнулся, но на этот раз с таким видом, будто это он, а не Доброхотов учинил такой кульбит!

— В Городе у него карьера сразу удалась, и по административной лесенке, и по научной, и в Питере он бывал регулярно. Его даже и перестройка почти не побеспокоила, так хорошо он вписался во все дела, но тут — крах перестройки, университеты разваливаются, преподаватели за любой рубль хватаются, а мои дела были тогда вовсе — швах! — Локетко помолчал, а потом взметнул руки: — И вдруг — открытие! Сенсация! Полная неожиданность! Клондайк в центре Санкт-Петербурга!

Он всем своим видом выразил глубокое удивление.

— Заскочил я как-то в пельменную на Владимирском проспекте, место там довольно популярное, оживленное, народ разный, но перекусить можно быстро и вполне вкусно. За соседним столиком — трое парней вполне гопнического вида, и один из них спрашивает меня, ты, мол, ленинградский? А во мне что-то вдруг вздыбилось, и я отвечаю, мол, не «ленинградский», а «петербургский»! Мол, так город следует называть. Ну, думаю, навесят мне сейчас «аргументов». А парень вдруг и говорит: вот такое мне и нужно! И объясняет, что «сделал» он тут себе квартирку и хочет ее обставить, как было в столице империи! И так гордо и складно говорит, что я заслушался. Потом отвечаю: мол, смотреть надо, и он соглашается: давай, завтра поедем.

Он снова помолчал, продолжил уже более увлеченно, активно:

— Приезжаем мы к дому возле Австрийской площади, поднимаемся на площадку, там две двери, вроде двух квартир, но вскоре выяснилось, что паренек этот «сделал» обе квартиры. То есть весь этаж — его. Заходим, а там две женщины разгуливают и рассуждают, где и что тут будет. И знаешь, так все звучит безвкусно и безапелляционно, что меня это разозлило. Ну, говорю я пареньку, давайте пройдемся, все осмотрим. Женщина постарше говорит: дескать, что тут смотреть, мы все решили уже. Спрашиваю паренька, в силе ли его просьба, он кивает, но как-то осторожно, на женщину эту косится. Идем, она за нами и командным тоном сообщает: тут будет спальня, тут — столовая, тут — еще что-то, в общем, она все уже решила! Ну, думаю, начнем! И спрашиваю, где будет гостиная? Она мне так, знаешь ли, через нижнюю губу отвечает, дескать, уже ведь сказано было! Уточняю: вы говорили о столовой. Ну, соглашается она. А почему вы думаете, спрашиваю я, что все гости к хозяину квартиры пойдут только для того, чтобы поесть? В столовой поедят, а где же общаться, вести разговоры. А почему, спрашивает она, нельзя за столом посидеть, песню спеть или, наоборот, потанцевать? Вижу, у паренька лицо аж перекосило, и говорю, что в Санкт-Петербурге, том Санкт-Петербурге, было много и других развлечений, кроме еды, и сейчас, если в этом Санкт-Петербурге ожидают в гости разных людей, то и развлекать их надо по-разному. Вижу, ей все это не нравится, и она пареньку говорит: зачем ты его позвал, если мы уже все обсудили? И показывает на вторую женщину… да, собственно, не такая уж и женщина, скорее девушка. А я говорю пареньку, будто ее не слыша, что сейчас возрождаются общества людей, любящих, например, карточные игры. Она меня