Фатальное прикосновение - Виктория Викторовна Балашова

двумя. Я как раз час назад закуски новые отсюда брал. Гости проснулись и пожелали есть. Я решил: надо бы доставить блюд.

— Интересненько, — протянул Курекин. — Что ж у нас выходит? Опять недоглядели?

— Простите, ваше благородие! Начало клонить в сон. Энти вон спят, а я на посту.

— Не извиняйся, хотя начеку надо быть постоянно. Желание поспать — оно для господ. А мы с тобой на работе. У полиции как бывает — порой и две, и три ночи не спим. Но, боюсь, маленькую солонку незаметно поставить не стало проблемой. К тому же здесь дверь в две туалетные комнаты. Человека, который идет мимо этого стола, ни в чем не заподозришь. Он осторожно вынимает солонку из кармана и ставит на стол.

— Чего раньше не поставил?

— Причины разные. Например, сразу не сообразил, куда её деть. Думал отсюда уйти и не знал, что дверь-то заперли. На общий стол ставить — значит потравить всех подряд. Любой ведь мог взять и насыпать яду себе в еду. А избавиться надо. Вот замечу я, что у человека карман маленько оттопыривается. Спрошу: «Чего это у вас, милейший, такое в кармане?» А он: «Солонка с ядом, не извольте беспокоиться».

— Понял, — кивнул Федя.

— Более того, — продолжил Курекин, — сейчас все уже устали, даже ты. Одно время дремали. Вот супостат и воспользовался моментом. Однако мы вопросец зададим. Понимаешь, Федюнь, солонка необычная. Глянь на господский стол. Там стоят красивые, но обычные на взгляд. А эта дорогого венецианского стекла, да еще с бриллиантом. Я почему знаю-то? — подмигнул следователь помощнику.

— Почему? — эхом отозвался Фёдор.

— По прошлом годе проводили у нас итальянцы выставку. Понавезли добра. Мне начальство поручило охранять покой и порядок. А там постоянно рассказывали посетителям о выставленных предметах. Я уж назубок выучил про муранское стекло. Бриллианты стал опознавать несколько лет назад. Тогда у одной графини украли все её драгоценности. Пришлось обучиться. Вор подделки с них делал… Короче, разбираюсь, и странно мне видеть данную вещицу. Пошли, опросим.

В столовой продолжались громкие разговоры. Свешников горячился и выступал за «всех казнить, никого не миловать». Имелись в виду убийство Александра Второго в 1881 году и готовившееся в 1887 году покушение на Александра Третьего. Со штабс-капитаном спорили, особенно дамы, ратовавшие за всепрощение и более нежные методы наказания.

— Простите, господа! — перекрикивая шум, обратился к гостям следователь. — Нашли тут совершенно изысканную, дорогую вещицу. Никто не знает, что это за солонка? По мне так с бриллиантом. Я бы схоронил от греха подальше, а то потом с нас спросят, — валял дурака Курекин, не выдавая своих глубоких знаний о венецианском стекле.

Генриетта Сиверс громко охнула.

— Боже правый! Это же моя солонка! Откуда она здесь?!

— Вот и я о том, — спокойно ответил Курекин.

— Понимаете, Пётр Васильевич, я её ни с чем не спутаю, — продолжала, волнуясь, графиня. — Наследство моей бабушки. Они с дедушкой после свадьбы поехали в Италию и привезли много дорогих безделушек. Но я не пойму, как солонка оказалась в клубе! — Генриетта чуть ни плакала.

Граф Сиверс обнял жену за плечи.

— Дорогая, не расстраивайся. Все выяснится. Не бери в голову. Опросим слуг, наших и здешних. Все разъяснится.

— Видите ли, — продолжил Курекин, — подозреваю, что именно в этой солонке и находится цианид. Герман Игнатьевич, не откажите в любезности, с вашим-то нюхом. — И он протянул солонку Радецкому. — Возьмите с салфеткой, мало ли…

Герман послушно взял солонку и понюхал.

— Определенно пахнет не солью, — сразу заключил он. — Горький миндаль.

— Вот-с! Мало того, что у графини Сиверс украли из дома солонку, так еще и насыпали туда цианиду, — Курекин забрал солонку из рук Радецкого. — Что ж, к сожалению, у нас по-прежнему нет доказательств. Принадлежность солонки графине Сиверс ничего нам не доказывает. Пренеприятно указывает на графиню, простите, но слишком уж это бросающаяся в глаза вещь, чтобы сыпать в нее яд.

— Я не травила Веру! — воскликнула Генриетта, прижимая платок к глазам, из которых потоком лились слезы. Знавал следователь преступников, и понимал, что вряд ли графиня умело изображает невиновность. Явно чувства искренние. Хотя, кто знает. Дамы в актерстве больше преуспели, чем господа.

— Пётр Васильевич, при всем уважении! — вмешался Сиверс.

— Сожалею, — Курекин слегка наклонил голову. — Господа, а кто ходил в туалетную комнату в последний час-полтора? Извиняюсь стократно за очередной неуместный вопрос.

В туалетные комнаты в указанный промежуток времени успели сходить все, кроме Бобрыкина и де Шоссюра.

— Я посещал их трижды! Вяжите меня, вяжите! — возопил Свешников, вытягивая вперед руки. — Как цареуби йц на волю выпущать, так пожалуйста! А тут уж нельзя ни посолить, ни нужду справить! Прошу прощения, дамы! — он отвесил низкий поклон в сторону Генриетты и Ольги Михайловны, едва при этом пассаже не упав, но был поддержан Сиверсом, который стоял рядом.

— Боже мой, господа, никто вас не собирается наказывать за посещение туалетной комнаты, — Курекин потряс полами хламиды, которая постоянно запутывалась меж ног. — Просто хотел узнать, не видел ли кто этой солонки.

Все дружно помотали головами. А чего еще от господ ждать — что они будут разглядывать стол для официантов?

В который раз вздохнув, Курекин отправился в библиотеку. На стол с фолиантом, бутылками, бокалами, письмом и пуговицей он поставил солонку.

— Афанасий Никифорович, не сочтите за труд, пойдемте побеседуем, — обратился следователь к Каперсу-Чуховскому, вернувшись в столовую. — Тут пока поуляжется.

— Мы сможем забрать солонку? — пролепетала Генриетта. — Память о бабушке, да и дорогая она.

— Конечно, — Курекин обернулся. — Закончим расследование и заберете. Пока же в ней яд, которым, предположительно, отравили княгиню Килиани и пытались отравить Германа Игнатьевича. Важная улика!

Графиня Сиверс снова всхлипнула. Граф опять приобнял жену за плечи. Курекин, про себя чертыхнувшись, вновь извинился и поспешил ретироваться в гостиную.

Глава 9

В гостиной в кресло уже уселся Афанасий Никифорович Каперс-Чуховской. Он был самым старшим в компании: ему исполнилось пятьдесят пять лет. Он рано овдовел, так и не успев обзавестись потомством. Годы шли, и Афанасий Никифорович заделался холостяком, активно занимался благотворительностью, театром и рестораном, расположенными на территории его огромного поместья. Из-за большой любви к вкусной еде Каперс-Чуховской постоянно набирал вес, что доставляло ему определенные неудобства — человеком он был активным и подвижным, но одышка вынуждала двигаться всё меньше. Врач советовал диеты. Однако лишать себя вкусной пищи Афанасий Никифорович категорически отказывался.

Несчастная пуговица не выходила у Курекина из головы, поэтому он решил начать с нее:

— Простите великодушно, что я про такое. Но вот вопросец. Вы пуговицу сегодня потеряли с жилетки.