Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

классического Голливуда? Или Антону Павловичу? Знаю, ты чувствуешь, внимательный читатель, что тебя обманули. Раз нет убийства, выходит, и детектива тоже нет? В нашей отброшенной за ненадобностью головоломке, возможно, не все части идеально пригнаны друг к другу, но, если характеры выписаны верно, то отчего же так не по себе от полученного простого объяснения? Отзывается в ушах последняя фальшивая нота, подозрительность, будто сквознячок, вновь со скрипом приоткрывает захлопнутую дверь с надписью «конец».

Положим, уступая необходимости, навязанной жанром дихотомии загадка-отгадка, я дала вам с сестрами одну из версий: ту, которая (в отличие от банального сердечного приступа) принесла наконец покой и прощение семье Двинских. Но давайте перед финишем позволим себе чуть-чуть пофантазировать. Итак…

Послесловие 2

Творчество развивает в нас способность обдумывать невозможное. Там, где ум обывателя замрет в ужасе, человек творческий продолжит выдумку, пока не дойдет до красивого завершения сюжета. Но ведь красивый — не значит безобидный. Не зря же мы говорим — страшно красивый.

Тем летом на даче Двинский ввел меня в уже устоявшиеся отношения в семье, как вводят бациллу в чан с будущим вином. Неудивительно, что вино стало бродить. Мутировать. Весьма неосмотрительно с его стороны. Кто поручится, что будущий напиток не окажется отравлен? Иногда, могла бы я ему напомнить, Големы перестают подчиняться своему создателю. Двинский считал себя тузом, но оказался всего лишь Джокером, Петрушкой, Фигляром. Пустышкой. Картой, которую можно заменить. Которую нужно заменить.

Мы поменялись с тобой старшинством, шепчу я покойнику. Генетика — удивительная вещь. Я не унаследовала от тебя поэтического дара, но кое-что унаследовала. Да и, в конце концов, нет фактов, как заметил Ницше. Есть только интерпретации. Так, для кого-то он умер прекрасной смертью в теплой воде, под гениальную музыку, будто вернулся в материнскую утробу. Кто-то скажет, что он утонул осознанно: пожертвовал оставшейся ему жизнью, чтобы испросить этим прощения у самых близких. А кто-то тихо шепнет: его убили. Нажали на старческие, скользкие от мыла плечи. Сопротивлялся он недолго — еще не окончилась часть третья. Лето. Tempo impetuoso d’estate — неистовствующий унисон всех скрипичных, я намеренно подгадала с таймингом. Гений Вивальди: гроза, хаос, порывы ветра, струи воды. Да, воды на полу оказалось много. Слишком для сердечного приступа. Я вытерла ее своим полотенцем и кинула на дно корзины с грязным бельем. Остался лишь тот самый крючок на двери, да, с крючком не поспорит даже Ницше. Но если вы потренируетесь, совсем чуть-чуть, то, поставив крючок вертикально и быстро захлопнув дверь, сможете быть уверены: он упадет в свою петлицу, как бильярдный шар — в лузу. Еще раздаются раскаты Вивальди, а младшая дочь великого поэта уже потихоньку поднимается наверх. Великий поэт наказал ей выметаться из его дома, и по-хорошему ей надобно уже собирать свои вещички. Но она почему-то не спешит упаковывать чемодан, а медлит, глядя в темнеющий сад, пока внизу не раздаются женские истеричные крики.

* * *

Однажды у Бродского спросили: что главнее — вымысел или действительность? «Вымысел, конечно», — ответил тот. И оказался прав. Реальность со скользкими плечами отвратительна. Напротив, напечатанная мною на старой пишущей машинке прощальная записка несет освобождение. Тот же Бродский говорил: все, на что «литература способна… дарить нам Дэвидов Копперфилдов, родственников получше, чем настоящиe». С этой точки зрения мое убийство — чисто литературный акт. Не мелко прожитая жизнь, а смерть, оформленная мною и фактически, и литературно — через предсмертное письмо, сделала из Двинского человека, склонного к состраданию, к жертвенности, любви. Великого человека. Будем считать, это мой последний ему подарок. Как там у Тарковского?

Предчувствиям не верю и примет

Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда

Я не бегу. На свете смерти нет.

Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо

Бояться смерти ни в семнадцать лет,

Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком.

Примечания

1

Вагинов К. Козлиная песнь.

2

Бродский И. Остановка в пустыне.

3

Тарковский А. Первые свидания.

4

Еврипид. Вакханки.

5

Азя — домашнее имя Александрин Гончаровой.

6

Теннисон А. Улисс. Перевод И. Манделя.

7

Блэк Бокс par excellence — идеальный (фр.).

8

Георгий Господинов Георгиев — болгарский поэт, прозаик, литературовед, литературный критик.

9

Чезаре Павезе — итальянский писатель и переводчик, поэт, автор дневника, сценарист, литературный критик, биограф, лингвист, редактор, журналист.

10

Рабиндранат Тагор. Новый год.

11

Баратынскиий Е. Запустение.