Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— Потому что не была уверена, что вам будет приятно это узнать.

— Приятно, неприятно — вообще не те категории, учитывая обстоятельства, — вздохнула Анна.

— Не соглашусь. Одно дело — думать, что отец умер от сердечного приступа, и совсем другое — что от суицида.

— Черт! — Алекс с раздражением отодвинула пустую тарелку. — Он же для своего возраста был здоров как бык!

— Причина его самоубийства совершенно иная. — Я вынула из сумочки сложенный вчетверо лист бумаги. — Если вы не против, я зачитаю.

И, не дождавшись ответа, развернула машинописный листок, прокашлялась. Ну, с Богом!

«Дорогие мои девочки, если вы нашли это письмо, значит, хоть в этом нехитром деле вашему отцу хватило сноровки. Не стоит переживать за религиозный аспект моего решения. Если я — Господне творение, то расправляясь с собой, я всего лишь нарушаю его авторское право. Согласитесь, не такое уж великое преступление. Так, мелкое пиратство. Тем более теперь уж ясно, прав был старикан Фрейд: задача сделать человека счастливым не входила в Его план сотворения мира. Отсюда войны, безверие и суициды. Господь сам виноват. Добавлю: если в Его разрекламированное небесное царство входят лишь нищие духом, представляете, какая там кислая компания? Нет уж. Достаточно я перевидал таких на земле. Мне в такой Рай не треба. Так что обо мне не беспокойтесь. Как писал Набоков, смерть — лишь выход из дома, дверь. Выйти как-нибудь нужно, «но я отказываюсь видеть в двери больше, чем дыру».

Поговорим лучше о том, что привело меня к этому решению. Алекс, дочка. Я виноват перед тобой. Запутавшись в своих отношениях с дамами, я слишком поздно понял, что взвалил на тебя неподъемную для твоего возраста ношу вины. Нести ее нужно было мне. Это я поссорился с вашей мамой накануне. Только я знал, сколь хрупким было ее здоровье, какими серьезными — лекарства. Я ушел, и она побежала в ночь вовсе не за твоим костюмом для гимнастики — это был лишь предлог, чтобы оставить вас обеих дома. Она поехала за мной. Ее смерть — на моей совести. Я лишил вас обеих матери».

Я сделала выразительную паузу. Алекс сидела, недоверчиво нахмурившись. Аня и вовсе отодвинулась от стола и круга света от низкого абажура: так лицо оказалось в тени.

— «Нюта, — я вновь перевела глаза на листок в моих руках. — Я посчитал, что могу распоряжаться твоими чувствами, твоим выбором призвания. Ты могла быть счастливее с другой профессией и с другим мужчиной рядом. Если бы ты родила тогда, в юности, уверен, из тебя вышла бы прекрасная мать. Вместо того, чтобы дать тебе прожить свою жизнь, я загнал тебя в тупик, из которого ты не можешь выбраться по сей день. Не представляешь, как меня это мучает. Прости».

— О боже, Аня! — Алекс дотянулась через стол до безжизненно лежащей руки сестры.

А я вернулась к письму.

— «Ника! — Я против воли задержала дыхание. — Твоя мать была замужем, когда я ее встретил. Впрочем, в то время эти детали меня не смущали. Я знал о твоем рождении, но постарался позабыть об этом факте, как о несущественном. Мне никогда не хотелось тебя увидеть. Я не выполнил при тебе отцовской роли, предоставив ее другому человеку. У тебя я тоже прошу прощения». — Я выдохнула, отметив паузу перед финальным пассажем. — Что ж. Пора закругляться. Как там у того же Набокова?

…для видений

отсрочки смертной тоже нет.

С колен поднимется Евгений,

но удаляется поэт.

И все же слух не может сразу

расстаться с музыкой, рассказу

дать замереть… судьба сама

еще звенит, и для ума

внимательного нет границы

там, где поставил точку я:

продленный призрак бытия

синеет за чертой страницы,

как завтрашние облака,

и не кончается строка.

«Люблю вас, девочки. Прошу вас, не грустите».

Я опустила письмо. Алекс плакала беззвучно, тряслись острые плечи и беременный живот. Аня рыдала навзрыд, икая и подвывая. Хорошенькое дело. Мне, пожалуй, лучше уйти. Я аккуратно сложила письмо, как можно тише встала и пошла к двери.

— Ника! — окликнула меня Алекс.

Я обернулась. Заплаканные глаза смотрели на меня завороженно, будто впервые видели.

— Нюша! — дернула Алекс рыдающую сестру. — Ты только взгляни на нее! Господи, ведь это же ясно, как божий день! Какие же мы были слепые идиотки!

Послесловие 1

Не знаю, для кого авторы пишут послесловия? Да и добирается ли до них подуставший читатель? Потому постараюсь быть краткой.

Через полгода мы все вступили в наследство. Благородный Костик отказался от своей части. Квартира отошла Вале, сестрам досталась дача, и они по собственному почину переписали на меня треть. Теперь этот дом стал и моим тоже.

Алекс дала-таки работу мачехе, но не закройщицы: у Вали внезапно обнаружился дар к вышиванию. Что-то мне подсказывает, теперь коллекции Алекс будут включать хотя бы одну модель с вышивкой гладью иль крестом.

Мой роман издали. Сначала небольшим тиражом, потом трижды допечатали, а после даже осчастливили литературной премией. Анна традиционно помогла со связями и восторженными отзывами, Алекс — также следуя семейной традиции — подобрала мне гардероб на все случаи жизни, включая интервью. На фотографиях в глянце мы частенько солируем втроем: я располагаюсь по центру, они по бокам. Три сестры.

Да, теперь у меня есть семья: мои сестры и покойный свадебный (перечеркнуто) литературный генерал. Благообразная фигура: поэтический патриарх, передавший дочери-романистке толику своего гения. И вот я уже привычно реагирую на возгласы: «Боже, как похожа!» — Увы! — разыгрывая смущение, развожу я руками.

Да! Алекс родила. Мы с Анной держали ее за руку в процессе. Так на свет появилась еще одна девица Двинская, и путем долгих дебатов мы пришли к имени Варвара.

Аня развелась и преподает в школе — тоже в центре, но в другой: без раздражающего присутствия первой любви под боком. Мне же преподавать так и не пришлось: премии, права на сериал на федеральном канале, плюс капающие с иностранных изданий копейки дают возможность заниматься исключительно литературным трудом. На очереди у меня новый, теперь уже полностью современный, роман. Экзистенциальная, прости господи, драма. Славик, заглядывая мне через плечо во время работы над рукописью, уверяет со всем возможным пылом, что книга выйдет гениальной. Что тут скажешь? Влюбленные мужчины необъективны.

Чехов однажды написал в дневнике: «говорят, что в конце концов правда восторжествует; но это неправда». Так что же? Стоит ли нам верить хеппи-энду, достойному