Сам себе приговор - Николай Иванович Леонов

Вот тут-то до Тарасова начала доходить вся неприятная сторона ситуации с побегом жены, и лицо его внезапно вспыхнуло от прилившей к нему крови, а потом так же резко побледнело.

– Черт! – провел он ладонями по лицу. – Я об этом даже не подумал!

Куда только девались его хладнокровие и равнодушное выражение лица! Он растерянно посмотрел на Гурова и спросил:

– Вы что-то знаете об этом?

– Нет, – глядя прямо в глаза Тарасову, ответил Лев Иванович. – Если бы я что-то знал, я бы сейчас не сидел на этом диване и не разговаривал бы с вами, а пытался найти преступника. Но я пока что только выдвинул предположение. Причем одно из нескольких, что могло бы случиться с вашей женой и дочерью, после того как она так внезапно уехала из этого дома.

– Так какого черта вы меня тогда пугаете, если это только предположение! – воскликнул Тарасов. Но крикнул не зло, а как-то не очень уверенно и даже испуганно.

– А я вас не пугаю, – спокойно продолжил Лев Иванович. – Я просто выдвинул один из вариантов развития событий. Очень даже вероятный вариант, так как я, как сотрудник уголовного розыска, с такими случаями уже встречался. Вот вы, Эдуард Никитович, весьма спокойно отнеслись к тому, что ваша супруга вдруг неожиданно, забрав ребенка, решила уйти к другому мужчине. Об этом вы узнали, как я понял, из ее письма к вам, которое она оставила… Где она его, кстати, оставила?

– Вот тут, кажется, – кивнул Тарасов на журнальный столик. – Или в спальне? Не помню уже.

– Не помните… – покивал головой Гуров. – Зато я помню, что вы говорили, что нашли записку от жены на кухонном столе.

– Может, и на кухонном. Я не обязан помнить всякие мелочи, – огрызнулся Тарасов.

– Вы считаете, что записка от жены, которая уходит к другому мужчине, забрав ребенка, это мелочь?

– Я имел в виду не записку, а место, где она лежала.

Тарасов начал заметно нервничать, и Лев Иванович решил немного подержать его в напряжении.

– А почему вы уничтожили записку, а не попытались выяснить, в чем, собственно, дело? Почему вы не позвонили жене? Вы ведь приехали домой именно в тот день, когда она, по вашим словам, уехала?

– Да, записка была датирована именно тем днем, когда я вернулся домой из командировки. И откуда вы взяли, что я не пытался ей дозвониться?

– Интересно, зачем ваша жена написала дату на записке? Чтобы вы знали, когда она от вас ушла? Как вы думаете?

– Откуда мне знать, зачем она ее написала?! Светлана всегда была с прибабахом. У нее еще и не такие странности бывали. Она вообще очень, очень… как это сказать? В общем, она перфекционистка, и любила, чтобы все по жизни было правильно, четко и ясно.

– Любила? Вы говорите о ней в прошедшем времени. Почему? – с подозрением прищурившись, поинтересовался Лев Иванович.

– Вы меня на словах не ловите, – зыркнул злым взглядом Тарасов. – Сказал так, потому что на данный момент моя жена тут не присутствует.

– Так вы утверждаете, что пытались дозвониться до жены? – снова задал Гуров вопрос с подвохом.

– Ничего я не утверждаю. Я просто вас спросил, откуда вы знаете, что я не пытался дозвониться? Пытался, но мои звонки не проходили. Она, вероятно, уехала еще утром или днем, а я вернулся домой только поздно вечером, почти ночью. Поэтому звонить не стал, а позвонил ей только спустя сутки.

– А почему вы столько ждали, чтобы позвонить?

– А вам какая на фиг разница? – грубо ответил Тарасов вопросом на вопрос. – Когда захотел, тогда и позвонил.

– Скажите, Эдуард Никитович, зачем вы сейчас мне врете? – Гуров с презрением посмотрел на холеное лицо тренера. – Вы ведь ни разу за все эти три недели – с тех пор, как жена от вас ушла – не позвонили ей.

– Какого…

Тарасов хотел было что-то сказать, но Лев Иванович покачал головой, останавливая его.

– Мы запросили распечатку с ваших сим-карт. У вас ведь их две? Ни с одного из зарегистрированных на вас номеров не было звонков на номер вашей жены.

– Я звонил Соне, – нахмурившись, ответил Эдуард Никитович.

Гуров достал распечатки из папки, которую принес с собой, и, найдя нужную, протянул ее и ручку Тарасову.

– Отметьте мне номер вашей дочери.

Тарасов, хотя и недовольный просьбой Гурова, взял из рук листок и ручку и, обозначив нужное, вернул все обратно, ехидно сказав:

– Посмотрите теперь на дату звонков. Там ясно видно, что я пытался дозвониться, а Соня мне так и не ответила. Светлане же я намеренно не звонил, давая ей понять, что она меня теперь, после ее такого поступка, мало интересует.

– А раньше она интересовала вас больше? – не удержался от ухмылки Лев Иванович.

Он по опыту знал, что такой вопрос вполне может вызвать собеседника на откровенность, а ему очень нужно было узнать об истинных отношениях Тарасова с женой.

– Когда-то она интересовала меня больше…

Тарасов явно не хотел откровенничать с Гуровым о своей личной жизни.

– Наверняка, раз вы женились на ней. Вы вместе учились в одной школе, насколько я знаю?

– Елена Алексеевна уже доложила, – ухмыльнулся Тарасов. – Да, мы дружили со Светой со школы. Тогда она была более независимой и вменяемой.

– Что значит – вменяемой? – зацепился за слово Лев Иванович.

– Это значит, что когда-то она вполне адекватно оценивала нашу с ней совместную жизнь, – ответил Эдуард Никитович. – Я человек консервативных взглядов на семейную жизнь и считаю, что женщина должна во всем соглашаться с мужем и ставить его в своей жизни на первое место.

– Прямо-таки во всем соглашаться? – с сомнением переспросил Лев Иванович.

– Да. Я считаю, что у женщин не должно быть своего мнения. Когда она выходит замуж, она всю себя посвящает мужу и семье. Муж для жены должен быть полнейшим и непререкаемым авторитетом.

«И этот тип еще говорит, что Коваль – сектантки. Я на месте его жены уже давно бы сбежал от такого тирана», – невольно подумал Лев Иванович, а вслух поинтересовался:

– И что, своего мнения у жены совсем не должно быть?

– Пусть оно у нее будет, но держит она его при себе, – усмехнулся Тарасов.

– Вам не кажется такое мнение тоталитаризмом с вашей стороны по отношению к Светлане?

– Это нормальные патриархальные семейные отношения, присущие русской культуре. Я терпеть не могу феминисток, – последние слова Тарасов, судя по всему, добавил для пущей убедительности. Вот только кого он хотел убедить – себя или Гурова, было непонятно. Лев Иванович, во всяком случае, этого не