Смерть в изумрудных глазах - Анна и Сергей Литвиновы

Прокрался в спальню. Начал тихо, чтобы не разбудить Надю, вытряхивать из шкафа трусы, носки, футболки.

Она все равно проснулась, испуганно сказала:

— Ой, Дим. Мне такой кошмар приснился. Что ты меня бросить решил.

Села на постели, увидела: у него в одной руке стопка одежек, в другой — бритва.

Поспешил к ней, обнял, поцеловал:

— Надюшка, сны — обман. Я по работе. Тут такое выяснилось… Медлить никак нельзя.

Видно было: ее разбирает любопытство. Но деловито спросила:

— Ты на самолет? Сколько у тебя времени?

— Мало. До вылета меньше трех часов.

— Тогда потом все расскажешь.

И кинулась собирать ему чемодан.

А Полуянов благодарно сказал:

— Ты у меня лучшая в мире.

И ведь ни капельки не лукавил.

* * *

Наталья Ивановна всю жизнь проработала в единственной школе поселка Абрикосовка медсестрой.

Когда начинала трудовой путь — страшно подумать, в семидесятых годах прошлого века, больше пятидесяти лет назад, — никому в голову прийти не могло, что спустя несколько десятилетий ставку психолога введут в штатное расписание. Но она, тогда совсем девчонка, как-то сразу стала для школяров не только медиком, но «жилеткой», утешителем, а иногда третейским судьей.

Науке психологической не училась и никаких книг по теме не читала, а все равно к ней со всеми бедами шли. Даже когда в начале нового тысячелетия в школе появилась дипломированная фифа. Смешно: у той специальный кабинет и образование высшее, но за поддержкой дети по-прежнему бегут к пожилой медсестре, у которой за плечами всего-то училище.

Наталья Ивановна пережила трех директоров и без счета завучей, а когда сама вошла в пенсионный возраст — в школу внучата ее первых учеников пошли.

С работой закончила только в семьдесят пять и, хотя предвкушала, как будет отдыхать-отсыпаться, быстро заскучала. Активный образ жизни здоровье вести не позволяло, а телевизор с огородом никогда не привлекали. И взялась, чтоб хоть как-то себя развлечь, писать воспоминания. А дочка предложила их на самиздатовской платформе публиковать: «Чтоб была у тебя, мамуль, мотивация и признание хоть минимальное».

Поначалу Наталья Ивановна воспротивилась: «Дети ко мне со всеми секретами шли, как я могу их на всю страну растрезвонить?!»

Но дочь рассмеялась:

— Да потеряли их секреты актуальность за столько-то лет! А если волнуешься — поменяй героям имена или просто фамилии не указывай. И приписку сделай: все события вымышленные. Все писатели так поступают. Думаешь, Достоевский «Преступление и наказание» из головы придумал? Нет. С реального уголовного дела все списал[17].

Наталья Ивановна совету дщери последовала, однако все равно осторожничала. Если кто из героев по-прежнему в их поселке живет — тех не трогала. Зачем ей обиды? Но кто давно уехал, или умер, или ничего секретного, всем известные факты — почему нет?

Интересней всего было писать про правление второго директора, Петра Андреевича. Тогда и времена в стране яркие, ветер перемен, лихие девяностые. Да и личностью он был, как сейчас говорят, харизматичной. Жаль, что кончил плохо.

Писанине Наталья Ивановна никогда не училась, и читатели над ее простоватым стилем частенько насмехались. Но были и те, кому нравилось. Если месяц не публиковала ничего, сами теребили: давайте, мол, еще, соскучились. А дочка уверяла: если постоянной аудитории наберется хотя бы тысяча человек, то можно будет и в издательство обратиться: «Настоящую книгу выпустят, гонорар получишь».

Историю про Люсеньку, приемную дочку Петра Андреевича, Наталья Ивановна долго откладывала. Слишком печально все закончилось, да и людей много вовлечено. Но дочка подзуживала:

— Мам, да это самый писк будет! Сама подумай: одно дело, как девчонки трусы гуашью красной пачкали, чтоб от физкультуры освобождение получить. И тут: какой накал страстей! Любовь, кровь, самое то что надо! Вот это народу точно зайдет!

Наталья Ивановна послушалась. Написала. И похоже, дочка оказалась права.

Комментариев — от восторженных до гневных — получила втрое больше обычного.

А еще — просто с ума сойти — ей позвонил Полуянов. Тот самый, из «Молодежных вестей». Сказал, специально из Москвы прилетел, чтобы у нее интервью взять.

Наталья Ивановна разволновалась. Журналист сказал, только что приземлился в Сочи, из аэропорта — «сразу к вам, если примете». А у нее и в доме не убрано, и угостить нечем. За что хвататься? Подметать полы? Пироги свои фирменные ставить? Но сердечко в последнее время шалит, сейчас начнешь метаться — к вечеру с гипертоническим кризом можно свалиться. Посему решила без фанатизма, чтоб в целом чисто, а угостить и шарлоткой можно, с ней особо возиться не надо.

О чем будет интервью, Полуянов не сказал. Сначала-то Наталья Ивановна подумала: про ее биографию, про творчество. Но после того как по хозяйству покрутилась и прилегла отдохнуть, дошло до нее: вряд ли ради подобной ерунды известный журналист специально из Москвы летит. Не она его интересует, а, вероятно, Люсенькина история. Хотя сейчас-то зачем понадобилась? Дело много лет назад было, в самом начале двухтысячных.

В поселке, правда, много всякой ерунды болтали. Иные до того договаривались, что Петр Андреевич чуть ли не маньяком был. Но тем Наталья Ивановна в глаза была готова плюнуть.

Двадцать пять лет назад

Ян

В институте у них считалось: худшее, что может случиться с выпускником, — пойти преподавать в школу. Обычных предметников там хоть как-то уважают, но учитель музыки — практически всегда изгой, неудачник. А истинных и очень редких фанатов своего дела далекие от искусства детки с удовольствием травят.

Ян подобный вариант развития карьеры даже не рассматривал. Пусть из-за обширного инфаркта у матери пришлось покинуть цивилизацию, переехать в поселок, но работать на государство (что многие здесь почитали за счастье) он точно не станет. Тем более жизнь в Абрикосовке замирает лишь в межсезонье, а лето для предприимчивого человека открывает большие возможности.

Первая работа его сама нашла — когда пел караоке. Появилось у них совсем недавно и сразу стало дико популярно на набережной: залить хорошенько глаза, заплатить (по тем временам) пятьдесят рублей и орать на весь променад Шуфутинского или «Как упоительны в России вечера». Публика (тоже пьяная) не слишком требовательная — даже самым фальшивящим аплодировала, а под минимально мелодичных пускалась в пляс. Ян мог бы исполнить какой-нибудь «Тополиный пух», но решил не уподобляться толпе и попросил поставить «Ты меня на рассвете разбудишь» Вознесенского — Рыбникова. Совсем недавно (и давно — еще в столице) смотрел в очередной