Личное дело господина Мурао - Даша Завьялова

о нем помнила. Вообще говоря, нам очень повезло, что у нас не было его фотографий со всех ракурсов. Если бы я знала, как выглядит его лицо анфас, то его и искала бы, а так мне бросился в глаза этот шрам. У меня как-то сложилось в голове, что в роли убийцы мы ждали вроде бы мужчину – и это помогло мне опознать его в женщине… Я увидела его профиль, и картинка сложилась.

– Схожу узнаю, как там дела, – Кадзуро встал и пошел к больнице.

Когда он скрылся внутри, Хидэо вдруг спросил:

– Он вам нравится, госпожа Арисима?

Мы с Хидэо были едва знакомы, и такой вопрос очень удивил меня – он был слишком личным даже для прямолинейного Кадзуро.

Но я все-таки ответила, тщательно подбирая слова:

– Я понимаю, о чем вы. Он действительно немного разочаровал меня в последние недели. Я говорю не про всех этих женщин, которых вокруг него так много, а про какое-то его равнодушие к окружающим. Но это никак не меняет того, что он человек умный и воспитанный…

– Вот как. Я-то познакомился с историей Мурао, когда он уже показал себя отменным негодяем. Поэтому ваш ответ кажется мне немного неожиданным. Но, – он засмеялся, – я-то спрашивал про Кадзуро.

– Что вы! – Это предположение было еще удивительнее, чем сам вопрос Хидэо о том, нравится ли мне кто-то. – Мы ведь просто друзья.

– Разве это исключает какие-то другие чувства? Мне кажется, они и возникают из той же схожести взглядов и интересов, что и дружба.

Я покачала головой:

– Мы дружим потому, что оба отличаемся от других.

– Кадзуро – да… – задумчиво подтвердил Хидэо. – Он замкнут, невоздержан на язык, иногда даже жесток. Но вы? Разве вы отличаетесь от окружающих так же сильно, как он?

– Во мне четверть японской, четверть немецкой и две четверти русской крови, Хидэо. Этого достаточно, чтобы любой человек на планете смотрел на меня как на чужую сегодня. Я не могу вернуться в Европу, я не могу приехать в Советский Союз – всюду я привезу с собой кровь врага. Мне нигде не были бы рады. И, хотя я полюбила Японию, которая меня приютила, мне не кажется, что эта любовь взаимна. У меня нет национальности – и формально нет даже страны, где я родилась… как нет и стран, где родились мои отец с матерью[61]. Отца и матери, впрочем, у меня тоже нет. Знаете, как страшно с этим жить? И как тревожно мне теперь, когда заканчивается американская оккупация? Может быть, ко мне относились так терпимо, потому что здесь было много иностранцев… А может быть, из-за тети Кеико, которую здесь в Киото многие знают и уважают. Но и она уже немолода; что со мной будет, когда ее не станет? Она считает, что мне нужно выйти замуж, так будет безопаснее.

– А вы сами хотите замуж?

– Нет, не хочу. Потому что вряд ли на мне захочет жениться какой-нибудь приличный человек. Почему вы так на меня смотрите? Вы не ожидали, что я сама это понимаю? – Я отвернулась. – Хотя вот тетя Кеико как будто не понимает и думает, что это возможно.

Хидэо успел только попросить у меня прощения и, может быть, хотел сказать что-то еще: краем глаза я уловила, как он развернулся ко мне. Но тут вернулся Кадзуро.

– Мурао еще без сознания, хотя опасности для жизни нет. Э, Хидэо, да ты успел довести Эмико до слез!..

– Я…

– Да я шучу. Только один человек может довести до слез Эмико – она сама. А теперь предлагаю вернуться в дом Мурао.

Я и Хидэо удивленно посмотрели на Кадзуро.

– Нужно же убрать письма, которые мы достали из секретера, – сказал он и, помолчав немного, добавил: – Дочитать и убрать. Ведь утром туда наверняка придет полиция.

А ведь действительно! Я совсем забыла о письме, которое начала читать. Стояла глубокая ночь, на следующий день я должна была идти на работу, но не могла же я пропустить такое. Что же, по крайней мере, мы предупредили наши семьи о том, что задержимся.

Мы вернулись в дом Мурао. Здесь все было так, как мы и оставили: горел свет, на полу блестели лужи алкоголя и осколки стеклянных дверей шкафа и бутылок, а секретер был открыт.

Я взяла стопку писем, которую бросила, когда мы выбегали из дома, нашла то, которое, судя по числу, было самым ранним, и прочла вслух:

В эти февральские дни снег все еще ложится на землю, напоминая о времени, когда все вокруг было белым и чистым.

Но, к сожалению, мысли о днях, когда наши пути пересеклись, не столь приятны, как созерцание падающих снежинок.

До меня дошли слухи о ваших достижениях и новом статусе в обществе. Я искренне рада вашему успеху, но в то же время воспоминания о прошлом вновь ожили в моей памяти, заставив задуматься о справедливости. Тяжесть тех дней, когда я была столь уязвима перед вашей силой и влиянием, оставила глубокий след в моей душе. Однако я не хочу возвращаться к былым горестям и разрушать то, чего вы достигли, а взамен прошу лишь справедливого возмещения за то, что когда-то было отнято у меня. В противном же случае я буду вынуждена поделиться своей историей с миром – что, несомненно, омрачит ваш нынешний успех.

Давайте оставим прошлое в прошлом и найдем решение. Я уверена, что ваша щедрость и ваше благоразумие помогут найти компромисс, который удовлетворит нас обоих.

С безмерным уважением, Одзава Наоко

– Женщина с изящными манерами, однако! – восхищенно сказал Хидэо.

Я задумалась. Что чувствовала Наоко, когда писала письмо? Старалась ли она смягчить банальный шантаж обходительным слогом, или в самом деле чувствовала горечь и стыд за случившееся – и, не называя случившееся своими словами, она переживала это легче?

Кадзуро взял у меня письмо, повертел его и сказал:

– Видимо, именно на это письмо Мурао ответил письмом о том, что он согласен заплатить. Интересно было бы его почитать. – Он поворошил другие стопки. – Нет, похоже, что его нет.

Хидэо возразил:

– Так ведь оно должно быть в доме Наоко?

– Нет-нет, его человек, тот тип в черной юката, выкрал то письмо с согласием заплатить практически на моих глазах, – сказал Кадзуро. – Я и подумал, что Мурао положил его сюда, к остальным. Любопытно было бы его прочитать…

Я перебила его:

– Лучше послушай, что на то письмо ответила Наоко!

Зима наконец уступает место весне, и