Опасная встреча - Эрнст Юнгер

Ирен сразу восстала против такой власти. Ее можно было завоевать, но не победить. Наоборот, каждая новая атака усиливала сопротивление, сгустившееся до ненависти. И тем не менее с ненавистью росла ее ревность.

Насколько же иного идола Ирен хранила в сердце, в мечтах приносила ему жертвы. Вплотную она приблизилась к нему, когда каждый день посылала юному Коклену цветы и фрукты, как пастушка, возлагающая дары перед портретом. При его появлении на сцене графиня испытывала радостный испуг, возвышавший ее над действительностью. Когда он легко, свободно подходил к рампе, царила тишина: муха пролетит – услышишь. Ирен невольно закрывала глаза – видение; ее жертву приняли.

О случившемся позднее она пыталась забыть. Беда Ирен состояла в том, что от идеала она ждала реальности, а от реального – трансцендентного. Такие страдания знакомы каждому, они попросту человеческие – только вот у графини граничили с манией. И ее бросало от надежд к разочарованиям.

Она смотрела на Герхарда, и он сливался с юным Кокленом той поры, когда еще не успел ее разочаровать. Но теперь она доведет дело до счастливого конца, не станет больше тосковать по Каргане, напротив, тоже отправится в путешествие, причем с Герхардом. Сначала она придаст ему облик, который ей по вкусу; он будет хорошим учеником. Ирен уже видела, как юноша выходит на террасу, а внизу ждут лошади. Внезапно ей захотелось пригладить ему волосы, приласкать. Она коснулась его руки.

– Герхард… Я ведь могу вас так называть?.. Как я рада, что вы пришли.

Герхарду, жившему исключительно в мечтах, чудилось, будто он пробудился к надмирной реальности; какой невесомой была эта рука, и тем не менее каким драгоценным грузом покоилась у него на локте. Его посетила фея. Сейчас он услышит прекрасные слова, но вместе с тем ему хотелось, чтобы время замерло и все осталось как есть.

17

Он не знал, как долго они так сидели: ее рука покоилась на его руке, его рука – в ее. Смысл времени в том, чтобы дарить вневременное. Они были так близки, в полной безопасности. Герхард испытывал счастье, и последующие тридцать часов его жизни определили воспоминания об этом счастье, будто он расплачивался за него.

Внезапно Ирен отдернула руку и указала на дверь, словно увидев нечто ужасное. Герхард, проследив за ее взглядом, тоже испугался: чье-то лицо по-шпионски всматривалось в комнату.

Мадам Стефания велела на всех дверях заменить верхние панели стеклом. Так в коридоре стало светлее, что облегчало работу. Разумеется, речь шла о матовом стекле; оно не позволяло разглядеть ни комнату, ни коридор. Что кто-то прижмется к стеклу лицом, мадам Стефания не учла – в ее доме такого произойти не могло. Однако тогда можно кое-что рассмотреть и сквозь молочное стекло, как сейчас влюбленных – к их ужасу.

Вряд ли наблюдатель мог разобрать происходящее в комнате. Но наверняка различил лампы, огонь, тени двух человек у камина. Его лицо виделось так же нечетко. Будто бледная рыба присосалась к стеклу. Ирен и Герхард смотрели на жуткую маску, рожу вроде тех, что дети делают из реп, а затем освещают изнутри, чтобы пугать других детей.

Призрак показался всего на мгновение, однако от него пахнуло таким страхом, словно комната превратилась в место злодеяния и зарядилась чувством вины. Затем свет в коридоре погас. Ирен вскочила:

– О, какой кошмар. Заприте дверь!

Ирен еще при входе заметила, что Герхард забыл это сделать. С юным Кокленом такого не случалось; правда, графиня не знала, насколько своим актер был в «Золотом колоколе». Стало жутко. Она потушила лампы.

Когда Герхард подошел к двери, за нею послышались голоса, нечетко, слов не разобрать. Сдавленный смех, шаги, как будто тихонько танцуют на ковре, но возбуждение, хотя медленно, просачивалось сквозь дверь. Все произошло за считанные секунды, как из потрескивающего пожара вдруг выбивается открытый кроваво-красный огонь.

– Нет, отпустите меня!

И тотчас крик, потрясший весь дом до основания, крик, какого Герхард в жизни не слыхал, однако тут же понял. Он молнией высветил бездну, в глубинах которой покоилось знание о самом Герхарде. Разодрал туго натянутые покровы. Вопль человека, которого убивают, причем ножом.

Затем стало тихо, послышался топот, словно мимо прошагал великан, – или то кровь шумно стучала в ушах у Герхарда, в такт ударам его сердца? Но требовалась помощь; он снова открыл задвинутую было щеколду.

Юноша не успел дотронуться до дверной ручки, как дверь распахнулась. Она подалась под тяжестью тела, должно быть, находившегося прямо за ней в сидячем или коленопреклоненном положении, и теперь оно наполовину ввалилось в комнату – со вздохом, от которого цепенело сердце. Этот вздох уже не был признаком жизни, не был звуком из тех миров, где испытывают боль.

18

Герхард наклонился к мертвой женщине, коснулся еще теплого лба. Помощь не требовалась – ни вода, ни бинты, ни священник, ни врач.

Камин освещал комнату голубоватым светом. Слабый свет горел теперь и в коридоре. Герхард впервые видел труп. На женщине была тонкая рубашка и красная тапочка на левой ноге. Ноги светились мрамором, а затем начинались чудовищные раны, как будто изображение божества окунули в кровь.

Герхард не знал, что полагается делать с мертвыми, но чувствовал: тело требует защиты; он не мог бросить его на произвол судьбы. Юноша не заметил, как Ирен исчезла. Смертный ужас сковал ее, но потом придал силу дикого зверя. Сообразив, где единственный выход, она без шляпы и плаща перепрыгнула через труп в коридор.

Это произошло, когда оглушенный Герхард слушал свою кровь. После крика наступила глубокая, звенящая тишина, будто он парализовал всю жизнь. Затем в «Золотом колоколе» начался переполох, как на тонущем корабле. На всех этажах открывались окна, звали на помощь. С улицы доносились свистки, гул; похоже, собиралась толпа.

Все забегали по лестницам; застучали двери. Из противоположной комнаты вышел господин с короткой седой бородой в одной рубашке; на груди у него натянулись подтяжки. С достоинством сенатора осмотрев труп, он ушел.

Из нижнего коридора послышались голоса.

– Я кавалер ордена Почетного легиона.

– Да хоть президент Республики!

Когда явилась полиция, Герхарда и мертвую женщину молча обступали люди. Мадам Стефания, хотя скорее мертвая, нежели живая, словно вдруг размножившись, сновала по дому. Она понимала, что ничего уже не спасти. «Золотому колоколу» пришел конец. Прикрывая постыдную тайну, она набросила на труп простыню, но – увы! – как здесь что-то утаишь? Словно в страшном сне, от которого не убежать, Стефания неотрывно смотрела на расползающееся красное пятно. Ничего не скрыть, даже