Смерть в изумрудных глазах - Анна и Сергей Литвиновы

class="p1">Чувствовал он себя препаршиво: в далеком детстве, в отличие от безбашенных товарищей, покойников побаивался, а когда вырос — смерти стал переносить еще тяжелее. Особенно после безвременной гибели матери[3].

А когда процессия подъехала и из катафалка выгрузили маленький белый гробик, его вообще начало трясти. Заставил себя отвернуться от домовины, принялся разглядывать провожающих. Мать, от горя еле стоящая на ногах (рядом хлопочут две старушенции, вряд ли родственницы: слишком любопытные лица). Отец с трехдневной как минимум щетиной и красными от слез глазами. Прочие провожающие имели лица пусть скорбные, но во всех них Дима читал: «Слава богу, что не у нас в семье такое горе».

Священника не было, распорядителя тоже. Представитель кладбища неуверенным голосом предложил желающим слово, но ответом стали лишь рыдания матери.

— Тогда опускаем, — скомандовало официальное лицо.

А едва могильщики уложили гроб на дно могилы, несчастная женщина вырвалась из объятий сопровождающих старушенций и прыгнула в яму.

— Лара! — охнул муж.

Собрался было за ней последовать, но с ходу не решился. Осматривался, прикидывал, как спуститься половчее.

А она обернула к нему залитое слезами лицо, закричала:

— Не тронь меня, изверг! Это ты! Ты ее погубил!

У Димы самого сердце разрывалось. Женщины бестолково метались у края могилы, мужчины (их вместе с могильщиками оказалось всего четверо) спустились в яму, оттаскивали мать от гроба, но она вцепилась в него намертво. Продолжала бессвязно кричать: муж клялся беречь ее девочку, обещал, что ни один волосок с ее головы не упадет, поэтому она и уходила спокойно в море.

Можаев — один, поддержать никто не подошел — стоял с потерянным видом, и в этот момент Полуянову его стало даже жаль. Пусть Олин тренер считал, именно отец фактически убил девочку своими чемпионскими ожиданиями. Но ведь многие, очень многие родители давят на своих детей! И часто оказываются правы. Никколо Паганини запирали на долгие часы в холодном чулане, заставляли бесконечно репетировать, жестоко наказывали за малейшее проявление лени. Фигуристку Касторную заставляли тройные прыжки делать со сломанной рукой.

Вот и Евгений Можаев хотел как лучше.

И каково ему сейчас?

* * *

В субботу у Димона в музыкалке специальность и сольфеджио, но он твердо решил: сегодня прогуляет. Он и в целом родительскую затею вырастить из себя пианиста не одобрял, а в день Олиных похорон этюды Черни играть, считал, совсем немыслимо.

Но в открытую бунтовать не стал. Взял папку с нотами и побрел шататься по городу. В одном магазинчике погрелся, в другом — наврал продавщице, что ему на днюху пять косарей подарили, и долго кроссовки разные примерял. Но в итоге сказал: ничего не понравилось.

Так время и прошло. В пятнадцать сорок — как бы после занятий — вошел в родной двор.

И из своей квартиры на первом этаже его сразу же окликнула Тимкина матушка:

— Эй, мальчик, как тебя, Дима?

— Ну.

— Это ведь ты Тимоху каждый день навещаешь?

— Ага.

— Иди тогда к нему прямо сейчас. Из больницы звонили. Он в сознание пришел. А я не могу сейчас. Занята.

Димон обрадовался. Быстро закинул домой папку с нотами, обедать отказался, погнал к другу.

Тот лежал в постели — наконец-то с открытыми глазами. Димон молча протянул ему пятюню. Тимоха постарался ответить крепко, по-мужски, но рука слабая, ледяная.

Взглянул виновато:

— Нафигачил я. Олька-то как? Подставил я ее. Небось перепугалась до смерти. И видеть меня после такого не захочет.

У Димона душа в пятки, глаза забегали. Тим побледнел:

— Она, что ли, с другим уже гуляет?!

Все равно ведь узнает.

Димон зажмурился и отчаянно произнес:

— Нет, Тим. Все гораздо хуже.

* * *

На кладбище Полуянов отчаянно промерз, но не мог понять: то ли ветер настолько промозглый, то ли это внутренний холод.

Зато получилось поговорить с Олиным отцом.

С его женой — когда ту наконец вытащили из могилы — случилась сначала истерика, а потом она начала задыхаться, пришлось вызывать скорую.

Врачи примчались быстро, увели женщину в машину — оказывать первую помощь. Можаев попытался последовать за ними, но жена истошно закричала:

— Уберите его!

Выглядел мужчина совсем одиноким и потерянным, так что Полуянов решился подойти. Изображать из себя случайного прохожего не стал — признался, что журналист. Тот самый, кто звонил.

Можаев взглянул жалобно:

— Вы ведь не будете? Писать про то, что Ларка на кладбище творила?

Дима заверил, что нет.

Вопросов задавать не пришлось: Евгений, будто в бреду, заговорил сам. Ларка на самом деле права и он виноват, кругом виноват. Недоглядел. Не забеспокоился.

Полуянов выслушал про Тима, про «Остров смерти». Осторожно спросил про теннис.

Отец всхлипнул:

— И тут… я неправ был. Хотел из Олечки чемпионку вырастить, все для этого делал! Не мог никак признать, что не получится из нее… А я надеялся. Заставлял. Кричал. Как было отступиться, когда все говорили: у девчонки способности?! Вот и не выдержала. В школе травят, Тимофей этот голову дурит, я — тренироваться заставляю… Должен был помочь ей. Поговорить хотя бы. Но не уберег.

Задняя дверь скорой помощи распахнулась. Врачи помогли спуститься его жене. Слезы на ее лице подсыхали, губы кривились то ли во всхлипе, то ли в странной улыбке, глаза пустые. Дима понял: успокаивающим накачали под завязку.

Можаев с видом побитой собаки кинулся к ней.

— Отойди от меня, — буркнула.

Но вяло, без прежней ярости.

Позволила опекавшим ее старушкам взять себя под руки. Медленно поплелась к катафалку. Муж, понурив голову, потрусил за ней.

Дима, прежде чем уехать, убедился: знакомый его выпивоха в порядке — мертвецки пьян, но в тепле. Каменщики уложили в своей каморке и заверили: пока в себя не придет, выгонять не будут.

А Полуянов, очень удачно, обнаружил на стоянке перед кладбищем пустой каршеринг.

Дальше по плану у него было поговорить с соседями, ту самую Маруську из квартиры снизу найти, но понял: ему нужен тайм-аут. Хотя бы в виде обеда.

А едва открыл телефон, чтобы проложить путь к «Тундре» — самому известному мурманскому ресторану, — аппарат затрезвонил.

Димон.

— Привет, тезка, — доброжелательно отозвался Полуянов.

— Дим! Дядь Дим. — В голосе юного знакомого звучала откровенная паника. — Гони срочно в больничку! Тимка в себя пришел! Сразу про Олю стал спрашивать. И я… не смог, короче, скрывать. Тимка сначала плакал. А потом объяснил мне все. Он знает, кто ее довел.

* * *

В гостиницу Полуянов в итоге вернулся к десяти вечера — без обеда и без ужина. Но есть и не хотелось.

Слишком шокирующим оказалось то, что