Гать - Александр Николаевич Афанасьев

— Не знаю, — сумрачно ответил Дорохов и начал снимать гимнастерку.

Раздевшись, он молча опустился на кровать рядом с женой, но уснуть не мог. Ворочался, вспоминая разговор с Кудряшовым. Странно, вдруг он, никогда не любивший вспоминать прошлое, боявшийся этих воспоминаний, почувствовал, что не может уснуть как раз потому, что эти самые воспоминания как-то успокоили его душу. Словно он еще раз прожил эти мгновения и еще раз понял, что поступал правильно. Что не было ошибок, которые могут искалечить душу навязчивыми и удушливыми волнами стыда и страха. Никогда и никто с Дороховым так не разговаривал: просто, по-человечески, без видимой участливости и сожаления, но с огромным желанием помочь.

— Андрей, как дела? — спросил Игорь, потягиваясь в кресле.

Андрей неопределенно пожал плечами. Говорить было нечего. То ли сказывался недостаток опыта, то ли однобокость информации, накопленной за все встречи и разговоры, но в голове Андрея был сумбур. Правда, где-то в глубине души теплилась надежда на то, что разгадка близка, но это чувство было настолько неопределенно и расплывчато, что Андрей боялся признаться даже самому себе в этом.

— Фактов нет, — наконец произнес Андрей, поднимая взгляд ка приятеля. — Просмотрел я последние радиограммы отряда, отправленные задолго до того боя. Сообщаются координаты разведшколы, и все… У меня создалось впечатление, — вдруг медленно произнес Андрей и, встав, прошелся по комнате, — что эта карательная операция не была спланирована фашистами… Что-то произошло в школе, и это «что-то» заставило фашистов немедленно начать карательную операцию против партизан… А уверенные действия карателей убеждают меня, что гитлеровцы знали точное расположение отряда, но откуда… непонятно. Может, в отряд проник агент гестапо? Кто он?.. — Кудряшов задумался и, прищурив глаза, рассматривал на стене календарь. — Меня также волнует тот паренек, которого спас Дорохов незадолго до боя. Понимаешь, если он был курсантом школы, то почему Смолягин не сообщил никаких данных о курсантах в Центр? А если это была игра гестапо? Возможен такой вариант?

Игорь кивнул головой.

— С другой стороны, — Егоров листал документы в папке. — Вот… установлено, что гибель отряда была вызвана широкой карательной операцией фашистов против партизан по всей области…

— В том-то и дело, что нет, — Андрей порывисто подошел к столу, — смотри… Каратели начали действовать второго ноября, а бой на Радоницких болотах произошел на десять дней раньше… Значит, не планировали фашисты эту операцию. Что-то заставило их вопреки приказу начать раньше! Что?

— А из Белоруссии нет новостей?

— Жду. Там найдены материалы гестапо, где упоминаются те же места.

Зазвонил телефон, и Андрей рванулся к своему столу.

— Андрей Петрович, — голос начальника звучал глуховато, — у меня в кабинете председатель Радоницкого райисполкома Прохоров Виктор Матвеевич. Зайди, пожалуйста.

Когда Кудряшов вошел в кабинет Рослякова, тот разговаривал с пожилым человеком, сидящим в кресле рядом с письменным столом. Это был Прохоров.

Прохоров был одет в ладно сидевший на нем серый костюм. На белоснежной рубашке красноватый галстук. На левой стороне пиджака несколько рядов орденских колодок.

— …Бюро обкома партии, Владимир Иванович, — услышал Андрей, закрывая за собой дверь, — приняло решение об осушении Радоницких болот. Нам выгода от этого прямая — появятся распашные земли и дешевое удобрение…

— Знакомьтесь, — начальник посмотрел в сторону Андрея, — старший оперуполномоченный Кудряшов… Прохоров Виктор Матвеевич, председатель…

— Да мы знакомы, — загудел Прохоров, — так вот куда ты, Андрей, ушел? А я был уверен, что ты на партийную работу перейдешь! Жаль, жаль…

Андрей неопределенно пожал плечами, не зная, как себя вести. Он знал Прохорова хорошо. Работая в обкоме комсомола, Андрей курировал комсомольскую организацию Радоницкого района и встречался с ним не раз и не два.

— Да? — вопросительно, но неудивленно произнес начальник отдела и продолжил: — Тогда прошу садиться, Андрей Петрович… Прошу вас, Виктор Матвеевич, еще раз сначала.

— Пришел я не по обычному делу… В нашем районе живет и работает егерем Дорохов Василий Егорович. Мой товарищ и земляк. Во время войны он служил у фашистов лесничим. Как он мне говорит, а я ему верю, послал его на этот «пост» командир партизанского отряда Тимофей Смолягин. После войны с его делом разбирались, обвинений никаких к нему предъявлено не было. И тем не менее… не хотелось бы на его месте очутиться, — горячо вырвалось у Прохорова, и он невольно поежился. — Односельчане-то не видят его в упор. Косятся… И их понять можно. Отряд погиб. Мужья, отцы и братья их там были, а Дорохов жив… — Прохоров замолчал.

Молчали и чекисты.

— Много лет прошло, много воды утекло, но я уверен, что Дорохов пошел служить к фашистам только по приказу Смолягина. Иначе быть не могло — не таков он, Василий Дорохов.

— Простите, Виктор Матвеевич, — осторожно вставил Андрей, — я бывал у Дорохова…

Прохоров удивленно поднял брови.

— Я хочу немного пояснить, — Росляков укоризненно покосился на смутившегося Кудряшова. — Руководство управления поручило нам заняться делом о гибели партизанского отряда Смолягина, а Василий Егорович Дорохов, по его словам, один из партизан. Поэтому наше внимание к его судьбе оправданно… Так что ты хотел спросить у Виктора Матвеевича?

— Про детей Дорохова. Где они живут, дома я их не видел.

— У меня… Из сторожки до школы почти пятнадцать верст… А у меня своих двое да Василия двое. Вроде как команда… — неловко улыбнулся Прохоров.

Росляков бросил взгляд на часы и встал.

— Я прошу меня извинить — у меня сейчас совещание начинается, — полковник смущенно развел руками, — продолжайте без меня…

В комнате было тихо. Негромко шуршал на столе вентилятор, разгоняя табачный дым. Прохоров курил взволнованно. Рука с папиросой подрагивала, отчего дым завивался мелкими колечками.

— Пепел, Виктор Матвеевич.

— А? Что?

— Пепел упадет.

Прохоров решительно потушил папиросу о край пепельницы и, повернувшись к Андрею, сказал:

— Андрей… Ты не возражаешь, если я тебя буду так называть? — И увидев кивок головы, продолжил: — Понимаешь, Андрей, с Василием Дороховым меня связывает долгая дружба…

Многое передумал Виктор Матвеевич Прохоров, прежде чем решился на этот шаг. Противоречивые чувства обуревали его, заставляли снова и снова вспоминать свою жизнь, жизнь друзей: Василия Дорохова и Тимофея Смолягина, Марии и Варвары и многих других… Почему-то теперь Прохоров оценивал свои поступки иначе, чем раньше. То, что после войны, когда он, боевой, заслуженный солдат, вернулся с фронта в родные края, казалось мелким и незначительным, теперь обрело весомость.

С тоскливым стыдом вспоминал Виктор Матвеевич себя и Василия Дорохова, которого тогда звали просто Васюхой. Сквозь прожитые годы острее вспоминались обиды, нанесенные им Васюхе, и то, как на это реагировал он сам — незлобно, с какой-то не по годам всепрощающей улыбкой умудренного жизнью