Звезда героя - Сергей Малинин

разводами какой-то старой, наполовину сведенной татуировки. – А враги твои кто? Американские империалисты и международный терроризм! Чувствуешь масштаб? Это тебе не какой-нибудь сосед сверху, который над головой топает и воду в ванной забывает закрывать, и не выскочка, который начальству на тебя клепает, это – сила! И ты со своими ребятами эту силу в узде держишь. И с этим делом ты справишься лучше любой прокуратуры. Так что мы с Иваном сейчас ко мне пойдем – скажем, на часок, – а ты сумочку эту припрячь. Хочешь – в доме схорони, хочешь – увези куда-нибудь или в море утопи; словом, тебе виднее, на то ты и командир боевого отряда.

– Да почему я-то? – возмутился Машков, явно оставшийся равнодушным к комплиментам, которыми его осыпали с головы до ног.

– А кто? – быстро возразил Зимин. – Я, что ли? Так староват я уже для таких забав. Советом помочь – это всегда пожалуйста, а в горячем деле от меня нынче вреда больше, чем пользы. Кто тогда – он? – узловатый палец отставного кавторанга указал на Одинцова. – Так он в городе второй день. Куда он это золото понесет: на вокзал, в камеру хранения? Или в общаге под койкой запрячет?

– Обложили со всех сторон, как волка, – с тоской проговорил Машков. – И когда вы только успели спеться?

– На то, чтоб с хорошим человеком спеться, много времени не требуется, – наставительно сообщил Павел Андреевич.

– Ох, не нравится мне эта катавасия! – вздохнул Машков. – Ох, не нравится! Мало мне было трупа, так теперь еще и контрабанда!

– При твоей профессии к спокойной жизни привыкать нельзя, – без тени жалости объявил Зимин. – Чревато. Считай, что перед тобой поставлена боевая задача…

– Хороша боевая задача – контрабандное золото по углам прятать!

– Или так, или придется во всем положиться на военную прокуратуру, – сказал отставник. – Кто дело ведет – Жигалов? Помню его, из молодых, да ранний. Еще не майор? Нет? Ничего, скоро станет, за ним не заржавеет. Вот упечет твоего матросика, куда Макар телят не гонял, и сразу погоны с двумя просветами нацепит, помяни мое слово. А золото приобщит к делу, а потом оно, как водится, кудато пропадет вместе с протоколом изъятия… Будто ты не знаешь, как это бывает!

– А ну вас, ей-богу! – с сердцем произнес Машков, налил себе водки и выпил залпом. – Ну, идите тогда, чего зря время тянуть…

– Вот это правильно, – суетливо вставая из-за стола, закивал Зимин, – это верно, Юрок, дружочек. Пойдем, Ваня. Посидим, чайку сообразим, покалякаем часок. А Юрок тем временем с делом управится. Завтра решите, как засаду организовать, а нынче о таких вещах думать не надо – все равно ничего умного не придумается, только зря извилины намозолите. Пойдем, милок. У меня чаек знатный, настоящий цейлонский… Или тебе чего-нибудь покрепче?

– А вот возьму и не откажусь, – залихватским тоном объявил Одинцов.

– Ну и правильно, – поддержал его отставник. – Ваше дело молодое, а я свою цистерну давно выпил. Теперь она, порожняя, небось в каком-нибудь тупике среди бурьяна да гнилых шпал ржавеет…

Их голоса, удаляясь, слышались в саду еще долго после того, как фигуры растворились в темноте южной ночи за гранью отбрасываемого переноской светового круга. Потом в доме Зимина стукнула дверь, и во мраке загорелся четкий желтый прямоугольник освещенного, затянутого полупрозрачными тюлевыми занавесками окна. На фоне занавесок задвигались громоздкие, неузнаваемые тени; Машков разглядел тень человека, которая сжимала в призрачной руке тень бутылки, плюнул и, подхватив с земли тяжелую мокрую сумку, зашагал через темный двор к своей даче.

* * *

Домик у отставного кавторанга Зимина оказался небольшой, но уютный и очень ухоженный. Уют, несомненно, был заслугой его покойной жены, а вот то, что этот уют сохранился в берлоге немолодого вдовца, несомненно, следовало отнести на счет укоренившейся привычки к флотскому порядку. Дощатая палуба так и сверкала свежей, промытой до блеска – не иначе, с нашатырным спиртом – краской, на скатертях и покрывалах не было ни морщинки, каждая вещь находилась на своем, раз и навсегда определенном для нее месте, и даже вездесущие пауки, похоже, не рисковали соваться во владения бывшего «морского дьявола». На самом видном месте висела перечеркнутая траурной ленточкой фотография немолодой, когда-то, видимо, очень красивой женщины. Других фотографий в комнате не было, из чего следовало, что данная когда-то бессрочная подписка о неразглашении не являлась для кавторанга Зимина пустой формальностью.

Павел Андреевич усадил гостя за стол. Он так густо сыпал прибаутками, что Одинцов далеко не сразу заметил, что сидит спиной к выходящему на участок Машкова окну, а когда заметил, не обиделся: он сам поддержал предложенные Зиминым правила игры, а правила, по его твердому убеждению, следовало соблюдать – по крайней мере, в тех случаях, когда вокруг тебя друзья. Кроме того, в затеянном ими деле любые предосторожности не выглядели излишними.

В какой-то момент он вдруг словно проснулся и очень удивился: «Да неужто мы и впрямь затеяли такую авантюру?» По дерзости и нахальству их нынешняя затея смахивала на самые отчаянные проказы золотой курсантской юности, вот только масштаб был другой, и в случае неудачи грозили им вовсе не внеочередные наряды, а такие вещи, о которых не хотелось даже думать.

Он чуть было не загрустил, но тут хозяин выставил на стол бутылку хорошей украинской водки и тарелку с хрусткими бочковыми огурцами. Вопреки своим правилам (а может быть, наоборот, в полном соответствии с ними, поскольку рюмка-другая в хорошей компании была им оговорена отдельно), Павел Андреевич налил и себе. Они чокнулись, выпили, и хозяин, как и обещал, принялся развлекать гостя разговорами.

– Сам я «Резвого» уже не застал, – говорил он, – но с его капитаном имел честь беседовать. Он еще долго после войны работал в порту и все донимал начальство просьбами поднять буксир. Так допек, не поверишь, что туда специально спустили водолаза – поглядеть, что да как. Ну, а ты же видел, как там и что, – дырка в рамочке, а не судно…

– Вот не думал, что на этой посудине хоть кто-то сумел уцелеть, – признался Иван, деликатно выплевывая в ладонь огуречный хвостик.

– А его взрывом сбросило с мостика в море, – объяснил Зимин, наливая по второй. – Там его и выловили – контуженного, без сознания, на обломке какой-то двери… Словом, повезло. Ну, давай, за него, Петра Савельевича, и за «Резвый». Геройская была посудина!

– Что же в ней геройского? – пожал плечами Одинцов. – Гвозданули ниже ватерлинии из главного калибра, на том ее геройство и кончилось…

– Я смотрю на эти вещи просто, – миролюбиво произнес