Карусель - Семен Теодорович Альтов

когда он засядет в свою будку, эти же самые девушки, расставшись с очередной красивой иллюзией, будут сами искать его общества. Некоторые из них потом пьют у него дома кофе и моют скопившуюся-в кухонной раковине посуду.

У Корытова отдельная однокомнатная квартира.

«Если очень постараться, — вяло фантазирует Корытов, — ее можно сдать за сто двадцать рублей в месяц, а самому снять комнатушку рублей за сорок. Вот тебе те же восемьдесят, что он имеет за сидение в будке. — А можно, — лениво прикидывает он дальше, — и не снимать ничего, а просто переселиться в будку. Получается… сто двадцать плюс восемьдесят и плюс еще три раза по восемьдесят, — ведь выходит, что работать он будет за четверых… Много получается», — зевает Корытов (все-таки он недоспал!).

Если у Корытова возникают мелкие затруднения, он просто отдает на время дежурства ключ от квартиры кому-нибудь из клиентов-частников. Наутро он находит дома все ему необходимое: кофе, еду, листы белой бумаги, ленту для пишущей машинки. Денег Корытов не берет.

Деньги он берет за другое.

Корытов умеет превращаться во льва.

Когда нужно послать денег родителям в далекую деревеньку или же помочь Клавдии, которая не хочет выходить замуж, когда кто-нибудь по-настоящему попадает в беду и горько плачет в будке, когда… — да мало ли! — Корытов выгадывает на работе еще пару дней к причитающимся и летит самолетом в большой город, любой, но желательно подальше, куда можно взять билет и где есть цирк. Пятиминутный разговор с директором (разрешение аттестационной комиссии у Корытова имеется), и вот Корытов, загримированный до неузнаваемости, уже на арене. В желтом, с блестками, обтягивающем его мускулистое (да, мускулистое!) тело трико. Рядом — для бутафории — «дрессировщик». Щелчок хлыста по арене — и Корытов, только что ослепительно улыбавшийся публике, оборачивается красавцем-львом. Он грозно рычит, метет хвостом, трясет роскошной гривой. Потом, выждав, когда публика придет в себя, он кувыркается, ходит по туго натянутому канату, прыгает через горящие обручи. Единственное, от чего Корытов-лев отказывается, — это подержать в пасти обычно скверно вымытую и пахнущую дешевым одеколоном голову дрессировщика. Заключительный взмах хлыста — и Корытов снова мускулистый среднего роста молодой мужчина в желтом трико с блестками. Публика ревет от восторга, Корытов вразвалочку направляется к кассе.

Выступает он всегда под псевдонимом и редкое свое умение держит в строжайшей тайне. Знает об этом только мать Корытова, сама в молодости превращавшаяся иногда в львицу…

Но вот наконец улица, по которой идут Корытов и Скориков, заканчивается. «Может быть, повернуть обратно?» — думает Корытов и тут носом к носу сталкивается со своим двоюродным братом — Рыльским.

— Как жизнь? — спрашивает Корытов Рыльского.

3. Рыльский

— Жизнь — отличная! — отвечает Рыльский.

Рыльскому сорок лет.

Скориков внимательно его разглядывает. На Рыльском изящный итальянский костюм, белая рубашка, дорогой галстук. В руке почему-то большой ржавый напильник. Рыльский — невысокий, загорелый, с порядочным брюшком. Один глаз у Рыльского голубой, другой — карий.

— Алексей, — представляет ему Скорикова Корытов. Скориков вежливо наклоняет голову.

— Сейчас, — вдруг бормочет Рыльский и, положив напильник на асфальт, начинает суетливо рыться в карманам, — сейчас предъявлю документ, вот только найду… — И действительно, он вынимает одно за другим три удостоверения, торопливо заглядывает в каждое, два рассовывает обратно по карманам, а третье протягивает Скорикову. — Вот, пожалуйста…

Скориков заливается краской, прячет руки за спину и беспомощно смотрит на Корытова.

— Прекрати, Святополк! — говорит Рыльскому Корытов.

Рыльский от души смеется, показывая великолепные зубы.

— Ладно, ладно, не буду, — приговаривает он, и они идут по улице втроем. — Пошли ко мне! — предлагает Рыльский. — Посетим мои апартаменты. Тут недалеко…

— Да как-то неудобно, — мнется Скориков.

— Пошли, — тянет его за собой Корытов.

Они подходят к обычному серому скучному стандартно-блочному дому, поднимаются по стандартной лестнице. Рыльский открывает тривиальную дверь не менее тривиальным ключом, после чего, миновав крохотную прихожую, они попадают в комнату. Комната эта уже явно нетривиальная. Вещей в ней очень мало. Продавленный диван, из которого торчат четыре пружины, перекосившийся шкаф, стоящий на нескольких кирпичах, и три стула (ножек у них в общей сложности пять с половиной). На подоконнике в банке из-под «Завтрака туриста» в окружении дюжины застарелых окурков произрастает чахлая лебеда. Под обшарпанной батареей парового отопления громоздятся кое-как заметенные туда комья свалявшейся пыли.

— Вот так живем, — вздыхает Рыльский и снизу искательно заглядывает в лицо Скорикову. — Вам нравится?

Скориков опускает глаза и непроизвольно делает шаг назад.

Рыльский пронзительно хохочет и нажимает невидимую кнопку в стене. И тотчас шкаф вместе с подложенными под него кирпичами отъезжает в сторону, открывая скрытую прежде массивную дверь. Рыльский тянет ее на себя, и все оказываются в небольшом зале. Паркет здесь до блеска натерт, на стенах висят гобелены, по периметру расставлены старинной работы кресла. Не успевает Скориков перевести дух, как к ним подбегает какой-то человек с длинной седой бородой и густыми бакенбардами. На нем расшитая желтым ливрея и фуражка с околышем.

— Святополк Васильевич пожаловали! — низко кланяется он. — А это кто же с вами? Документы у них есть?

— Документы у них есть, только дома, — шутит Рыльский. — Я же предупреждал: документы у тех, кто приходит со мной, не спрашивать.

— Хорошо, хорошо, — тушуется бородач и трижды звонит колокольчиком. Тут же появляется еще один человек в ливрее и с поклоном вручает пришедшим три пары тапочек.

— Кто это? — шепотом спрашивает Рыльского удивленный Скориков.

— Бывшие актеры, — негромко отвечает ему Рыльский. — Один всю жизнь играл швейцаров, другой — камердинеров. У меня они получают больше, а репетировать им куда меньше приходится.

Они переобуваются, и Рыльский ведет Скорикова и Корытова дальше уже другим залом — длинным и широким.

— Здесь у меня небольшой музей, — бросает на ходу Рыльский, кивком здороваясь со старушкой-смотрительницей.

Онемевший от изумления Скориков видит большие, в рост человека, мраморные скульптуры, старинной работы картины в массивных золоченых рамах.

Из-за стола с табличкой «Экскурсовод» поднимается женщина в строгом синем костюме. В руке у нее указка.

— Нет, нет, — торопливо говорит ей Рыльский, — экскурсии не нужно! — Он открывает еще какую-то дверь и жалуется, видимо уже не в первый раз: — Так неудобно, все комнаты сугубо смежные!

В соседнем зале (впрочем, это уже действительно просто комната) несколько девушек в цветастых сарафанах ткут что-то на кустарных станках и вполголоса напевают старинную песню.

— Фольклорный ансамбль, — поясняет Рыльский, — люблю народные напевы.

— Тоже бывшие артистки? — шепчет Скориков, к которому от новой неожиданности вновь вернулся дар речи.

— Нет, — отвечает Рыльский, — будущие. Художественная самодеятельность.

В комнате несколько дверей. Рыльский открывает ближайшую и тут же закрывает.

— Сауна, — размышляет он вслух, — а я думал, здесь бильярдная.

Бильярдная оказывается за