Карусель - Семен Теодорович Альтов

— Что же мы молчим? — суетится вокруг них Рыльский. — Что поскучнели?.. Может, пройдем на псарню, посмотрим борзых? Я приобрел недавно парочку интереснейших экземпляров. Умницы — таких только в цирке показывать! Я сейчас распоряжусь…

— Не надо борзых! — морщится Корытов.

«Это очень талантливый человек», — думает о Корытове Мухин.

Рыльский не унимается.

— А вы любите собак? — подкатывается он к раздавленному впечатлениями Скорикову. Скориков долго и часто кивает головой. Рыльский подхватывает юношу под руку, и они исчезают.

Мухин встает и вырубает квадромузыку. Он садится к роялю и играет. Под его пальцами рождается высокая, чистая и торжественная мелодия. Пауза. И вдруг слух режут какие-то мелкие, торопливые и даже немузыкальные звуки. Снова пауза. И вновь — мелодия, сильная, возвышенная, одухотворенная. Она нарастает, набирает силу, стремительно движется к своему апогею и… обрывается на самой высокой ноте.

— Что это? — неожиданно хриплым голосом спрашивает Корытов. — Кто это написал?

— Эта вещь еще не закончена, — осторожно опуская белую крышку «Стейнвея», говорит Мухин, — я не знаю, что дальше.

— Это… это… («Это — наша жизнь?» — хочет спросить Корытов, но не решается).

— Да, — спокойно отвечает Мухин.

Мухин преподает в консерватории. И еще он ведет хор в детском саду. В школе Мухин обучает подростков основам слесарного дела, на дому дает уроки математики и химии. Он не отказывается ни от какой работы: лудит, чинит, переписывает ноты, копает землю (в специальных перчатках — бережет руки!), печатает на пишущей машинке. Мухин содержит жену и двоих детей. Жене Мухина двадцать четыре года, и она не работает.

Корытов пересаживается ближе к Мухину. Морщась, они берут по бокалу с подноса и, не морщась, съедают по куску лимона.

— Временами я превращаюсь во льва, — вдруг признается Корытов.

— В жизни это иногда необходимо, — говорит Мухин. — Главное — никогда не расстраиваться!

Сам Мухин никогда не  р а с с т р а и в а е т с я — не мельчит. Максимум того, что он может себе позволить, — это раздвоиться. Когда он чувствует, что не успевает — не успевает справиться со всей накопившейся работой, решить наболевшие семейные проблемы, воплотить то, что уже обдумано, — Мухин раздваивается. Один Мухин терпеливо воспитывает детей или  у в е щ е в а е т  жену (жена Мухина любит красивые вещи), другой в это же самое время разучивает с дошколятами новую песню композитора Шаинского, разгружает вагоны или принимает экзамены у абитуриентов.

— Вчера в восемь вечера видел тебя на озере, — сообщает, например, Мухину встретившийся знакомый. А через несколько минут другой знакомый говорит ему, что был вчера в восемь на мухинском выступлении в филармонии.

И то, и другое — правда.

Раздвоившийся Мухин не может иногда принять самостоятельно верного решения — все-таки силы распылены, — и тогда один Мухин звонит другому по телефону.

— С кем это ты там? — интересуется из соседней комнаты жена.

— Да так, сам с собой, — рассеянно отвечает Мухин и тут же, спохватившись, начинает плести, что звонит ему сейчас старинный приятель Андрей Мурай, известный, кстати, поэт-пародист, ужасно смешно пишет…

Разумеется, об исключительной способности Мухина никто не знает. И только жена, смутно чувствуя что-то, говорит иногда настораживающие слова о какой-то мухинской «половинчатости».

Сегодня Мухин пока не раздваивался — в этом не было необходимости.

«Передо мной — цельный человек», — думает о Мухине Корытов.

В комнату возвращаются Скориков и Рыльский. Раздавленный впечатлениями Скориков что-то невнятно бормочет.

— Неужели вы прыгаете дома со старым парашютом? — удивляется Рыльский. — Я уступлю вам свой парашют, абсолютно новый, ни разу не надеванный.

Мухин ест кусок лимона и морщится.

— Ложись! — вдруг истошно кричит Рыльский и с мгновенно побелевшим лицом ничком бросается на пол, успевая прикрыть руками голову.

Через открытое окно в комнату влетает молоток и, никого не задев, беззвучно тонет в толстом ковре.

— Опять Птурский? — вяло интересуется Мухин.

— Кто же еще? — поднимаясь и поднимая молоток, говорит Рыльский. Он подходит к окну и выкидывает молоток обратно. — По два раза в день наловчился.

Скориков и Корытов удивленно смотрят на Рыльского.

— Пенсионер у нас во дворе, — объясняет тот, — бывший чемпион, метатель молота. Сейчас силы уже, слава богу, не те, а без любимого увлечения не может, вот и кидает молоток.

— Однако, друг мой, у тебя становится опасно! — решительно заявляет Мухин. Он встает, потягивается, хрустя костями. — Есть у меня один знакомый — Лампадьев. Можно двинуть к нему. Но предупреждаю: живет на краю города.

— Вот и отлично! — радуется Рыльский. — Поедем на лошадях… Сейчас велю камердинеру подать костюмы для верховой езды…

— Пусть вызовут машину, — мягко просит Мухин и поднимает с пола свой чемоданчик.

Солнце зашло. На смену зною опустилась вечерняя прохлада. Полчаса езды на роскошном лимузине — и вот они уже у дома Лампадьева. Дом деревянный, большой приусадебный участок. Хозяин открывает им калитку.

— Как жизнь? — спрашивает у Лампадьева Мухин.

5. Лампадьев

— Жизнь — отличная! — отвечает Лампадьев.

Лампадьеву шестьдесят лет.

Это крепкий, румяный человек с аккуратно зачесанными седыми волосами и проницательными глазами-щелочками под широкими кустистыми бровями. Он стоит у высокой, обитой железом калитки и внимательно разглядывает гостей. В руках у него двустволка.

— Ты, кажется, новую пару канареек приобрел? — спрашивает Лампадьева Мухин. — Покажи их нам. Да и остальных тоже.

Лампадьев переминается с ноги на ногу, пощелкивает затвором.

— Это мои друзья… ручаюсь, — шепчет ему на ухо Мухин.

— Ладно, — решается Лампадьев, — сейчас, только собак запру.

Они проходят на участок. Участок большой. Везде — колючая проволока. За ней — грядки, теплицы. На грядках — помидоры.

— С дорожки не сходить! — резко командует Лампадьев. Скориков вздрагивает, Рыльский хватается за сердце, да и остальным мужчинам явно не по себе. В грядках натыканы таблички. «Осторожно — мины!» — выведено на них по трафарету.

— Мальчишки вокруг — сущие бандиты! — сквозь зубы цедит Лампадьев. — Это вынужденная мера…

Они минуют сторожевую вышку с прожектором, бункер (там хранятся уже собранные помидоры) и входят в добротный двухэтажный дом с узкими окнами-бойницами. Можно перевести дух.

Канарейки у Лампадьева замечательные. У них в доме отдельная комната. Все птицы очень крупные и здоровые. Они чинно сидят в клетках и сыто посматривают на вошедших.

— Ах вы, мои ласточки! — умиляется им Лампадьев. — Ну-ка спойте нам песенку! — Но канарейки молчат.

— Не знаю, что и делать, — жалуется Лампадьев, — я им каждый день пластинку с канареечным пением ставлю, а они все равно не поют.

— Помнится, ты рассказывал, что они у тебя помидоры едят? — спрашивает Мухин.

— Едят, едят! — веселеет Лампадьев. — У меня такие помидоры, что даже канарейки едят… Ну ладно, пойдемте в горницу!

Лампадьев — первый год на пенсии. Начинал он свою трудовую деятельность на заводе. Завод был небольшой и выпускал фарфоровых слоников и копилки для монет. Лампадьев освоил обе специальности. Работу на производстве Лампадьев долго и