Карусель - Семен Теодорович Альтов

успешно совмещал с учебой, а потом, получив диплом, и сам стал преподавать в вузе неточные науки. Говорили, что экзамен сдать ему невозможно. Видимо, это все-таки было преувеличением, так как большинство студентов вуз все-таки заканчивали. Жена Лампадьева жила с ним, пока не подросли оба сына. Когда же они выросли и уехали в другие города, она собрала свои вещи в узелок и ушла. Лампадьев оформил все необходимые по разводу формальности и пригласил одну из своих студенток пересдать экзамен у него дома. Студентка была крепкая, широкая в кости и пригодная для труда по дому и на приусадебном участке. Не смея поднять глаза на преподавателя, она что-то беспомощно лепетала. Лампадьев встал, запер дверь на два оборота ключа и плотно задернул занавески на окнах. «Паспорт у тебя с собой?» — спросил он у нее через час. Паспорт оказался в сумочке. Они вышли из дома, сели в автобус, доехали до ЗАГСа и зарегистрировали свои отношения. «Жаль, бидончика не взяли, — сказал на обратном пути Лампадьев, — могли бы заодно керосина купить…»

Мужчины сидят за столом в просторной, чисто убранной комнате. Перед ними — миска с помидорами (чуть перезрелыми), шматок сала (Лампадьев недавно приговорил кабанчика), вдоволь меду (у Лампадьева — небольшая пасека). В центре стола — высокая, доверху наполненная оплетенная бутыль (за домом у Лампадьева — артезианский источник).

— Фотографии, что ли, вам показать? — спрашивает Лампадьев.

— Конечно, конечно, покажите! — хором отзываются мужчины.

Лампадьев достает из большого кованого сундука большой кованый альбом.

— Вот, — протягивает он карточку, — смотрите. Моя матка.

Мужчины почтительно склоняются над фотографией и тут же недоуменно переглядываются. На фотографии очень крупно заснята пчела.

— Умница она, — не замечая замешательства гостей, говорит Лампадьев, — царица всей пчелиной семьи. А вот, — протягивает он другое фото, — Ферапонт, уродился у меня пять лет назад. Три килограмма шестьсот граммов весил… Фаддей и Фемистокл — прошлого года, эти — по два с половиной потянули.

Уже не удивляясь, мужчины рассматривают цветные изображения чудовищных помидоров рядом с крошечной (для сравнения) спичечной коробкой. Далее следуют художественно выполненные фотопортреты кабанчика (покойного), коровы с теленком, сестер-овечек, семьи волкодавов и, конечно же, всех канареек по очереди. Лицо Лампадьева мягчает, и он без разбора пускает по кругу все новые фотографии.

— А это кто? — вдруг спрашивает Корытов. В руке у него изображение немолодой бедно одетой усталой женщины с двумя грустными ребятишками на коленях. Ребятишки очень похожи на Лампадьева — можно было и не спрашивать.

— Отдайте! — вырывает у Корытова из рук фотографию Лампадьев.

Гости чувствуют себя неловко.

— Ну, мы пойдем, пожалуй, — говорит за всех Мухин, — спасибо тебе, Иероним. Пора и честь знать.

— Погодите. — Лампадьев о чем-то размышляет. Сегодня ему что-то не хочется оставаться в этой комнате одному. — Тут неподалеку человек один забавный проживает — Глузмант фамилия. Спать ложится аж под утро — все бессонницей мается. Гостей любит. Можно к нему двинуть.

«Конечно, двинем!» — радостно думает Скориков. Ему хочется, чтобы этот полный впечатлений день не кончался.

«Можно и двинуть», — думает Корытов.

Согласен и Рыльский. И только Мухин мнется. Ему тоже интересно пойти к незнакомому Глузманту, но ведь дома ждут жена и дети. Что ж, выход из положения у Мухина имеется.

— Подождите меня, — просит он и, подхватив чемоданчик, быстро выходит. В сенях Мухин торопливо вынимает из чемоданчика шерстяную вязаную кофту, джинсы, яркий шейный платок — все точь-в-точь как на нем. Несколько натренированных движений — и Мухин раздваивается. Один Мухин (чуточку побледневший, но в темных сенях этого не видно) стоит одетый, другой (тоже бледный) — голый и поеживается от вечерней прохлады.

— Ну что же ты? — говорит одетый Мухин голому. — Быстрей одевайся. Поедешь домой!

— А почему опять я? — не соглашается голый. — Я тоже хочу к Глузманту!

— Господи! — восклицает первый Мухин. — Какая разница! Хочешь — езжай к Глузманту ты!

Первый помогает второму повязать платок, и один из Мухиных (какой — уже неизвестно) неслышно выскальзывает наружу.

— Ну, я готов, — говорит Мухин, появляясь в комнате. Голос у него стал потише — оно и понятно.

Все поднимаются и идут к выходу, но сталкиваются в дверях с молодой женщиной в большом каштановом парике. В руках у нее пустые корзины. Это жена Лампадьева, та самая, что так успешно сдала когда-то экзамен, а теперь целыми днями торгует на рынке помидорами.

— Мухина на улице сейчас встретила, — говорит она мужу и тут же осекается, видя Мухина среди гостей.

— Сегодня ты дежуришь на участке! — бросает ей Лампадьев. — Я ухожу. Не забудь включить прожектор.

Мужчины гуськом выбираются на сельскую улицу. Уже довольно темно, но кое-где горят фонари. Корытов вынимает из сетки смятый пиджак и надевает его. Идти им недалеко — к первому же кирпичному городской постройки дому.

Лампадьев звонит в одну из квартир первого этажа, и вот они уже у Глузманта.

— Как жизнь? — кричит ему в ухо Лампадьев.

6. Глузмант

— Что ты кричишь? — удивляется Глузмант. — Я же не глухой!

Глузманту семьдесят лет.

Он одет в потертую вельветовую куртку и полосатые пижамные штаны. Глузмант опирается на палку. У него гладкая блестящая лысина, обрамленная венчиком седых волос, мягкий взгляд больших карих глаз и привычка не отрываясь смотреть в глаза собеседнику.

Глузмант рад гостям. Он по очереди жмет всем руки, пытливо оглядывает каждого.

— Чай, — говорит Глузмант, — мы сейчас будем пить чай!

Гости впритирку рассаживаются на небольшой кухне. Глузмант торопливо убирает со стола обрезки материи, большие портновские ножницы, утюг, какую-то незаконченную выкройку. Взамен них появляется вазочка с диабетическим печеньем, баночка с вареньем на ксилите, блюдце с творогом.

— Иголки все убрали? — прищурившись, спрашивает Глузманта Лампадьев.

— Иголки? — переспрашивает Глузмант и тут же отпускает необычайно остроумную шутку про иголки.

Гости весело смеются и тянутся к старинным чашкам. Быть может, кто-то из них предпочитает чай покрепче, но вполне можно пить и такой. Дело не в чае.

— Это — изумительный портной! — говорит о Глузманте Лампадьев, схлебывая горячую жидкость с блюдца. Глузмант машет на Лампадьева руками, но тот продолжает тему.

— Моисей Потапович, — обращается Лампадьев к хозяину, — я давеча у вашего дома автомобиль приметил с французским номером. Никак, опять к вам Диор приезжал?

— Опять, опять! — кивает Глузмант. — Который раз уже приезжает. «Как, — спрашивает, — вы такую уникальную строчку на брюках делаете? У меня не получается». — «Очень просто, Кристиан, — отвечаю, — вот посмотри». Ну и показал… А что мне — жалко?

Гости весело переглядываются, а Глузмант вдруг издает какое-то напевное восклицание, вскакивает и быстро семенит к холодильнику.

— Ай, как я мог забыть? Он столько привез, а мне — нельзя. Пропадет, испортится! — И Глузмант начинает передавать на стол коробки и