От дела не отрывать! - Чудомир

Даже солнце, чтобы не проглядеть похода столь знаменитых туристов, в то утро встало пораньше. Но дядюшка Цветко, согнувшись в три погибели под тяжестью рюкзака, не видел солнца. Он почувствовал его только на краю города, когда стало припекать затылок. Тогда он повернул фуражку козырьком назад и, еще более сердито засопев, зашагал дальше. Мадам Оче, довольная, веселая, переобулась под придорожным орехом и бодро двинулась вперед, мурлыча под нос:

— Вздымайтесь, горы, в не-бе-са… Вздымай-тесь, горы, в не-е-бе-са!

— Вот как! Вздымайтесь! Пусть себе вздымаются… А я… эдак вот… по ровному едва-едва… Ладно, пусть вздымаются, — посмотрим, чем это кончится! — ворчал придавленный грузом супруг, топая, как слон, по пыльному шоссе.

— Ты разве устал? Впрочем, и я немного утомилась, но мне так легко, легко… Кажется, и за горы ушла бы.

— Еще бы! Тебе-то легко! Ты ведь себя только несешь… эдак вот!..

Но на втором километре мадам Оче, уже начавшая задыхаться, вдруг воскликнула:

— Ой-ой-ой, Цветко, у меня бретелька порвалась!

— Была бы голова цела! — сердито отозвался дядюшка Цветко.

— Ай-ай-ай! Комбинация сползает!

— Пусть сползает! Никуда не денется!

— Ой, не могу больше! Остановись, поправить надо!

— Остановись, остановись, а как остановимся… эдак вот… потом не заставишь меня стронуться с места!

Еще через километр в ушах дядюшки Цветко зазвенели электрические звонки, а у мадам Оче язык присох к нёбу, и ей уже стало не до лихого марша туристов. Попыталась она было вздохнуть поглубже — дух перевести, но тут что-то треснуло, она схватилась обеими руками за бока и остановилась.

— Ой-ой-ой, боже мой, пояс расстегнулся! Что-то трещит.

— У меня кости трещат, и то я молчу. Иди! Иди, а то горы не ждут — вздымаются в небеса… эдак вот! Иди!

— Ну и пусть вздымаются, если хотят! Очень нужны мне эти горы! Будто без них не обойтись! Подумаешь — горы! Одни камни!

— И я так говорил, а ты заладила свое!..

— Зачем нам так далеко забираться, Цветко! Посмотри, какая там в поле природа! Какие зеленые ветлы, какая поэзия!

— И родничок… э… эдак вот, и родничок там есть.

— Родничок? Боже мой, так чего же мы медлим? Идем туда, посидим, отдохнем, перекусим! Дались нам эти горы! Чего доброго, дождь пойдет или град. О-ох, поторапливайся, Цветко, а то у меня петля спустилась на чулке! Идем! Не могу больше!

Дядюшка Цветко вздохнул с облегчением, попытался насмешливо улыбнуться, поправил рюкзак, и наши туристы свернули с шоссе и пошли влево, по бугристой, извилистой меже.

Мадам Оче упала всего на два раза больше, чем муж, и на платье ее появился сверхмодный разрез сзади. Уцепившись за рюкзак мужа, который сам едва держался на ногах и бессмысленно таращил глаза, она со страшным пыхтеньем еле плелась из последних сил. Шлепнувшись еще раз на землю при попытке, взявшись за руки, перескочить канаву, супруги прибыли наконец в обетованный оазис. Расстелили коврик, плащ, пиджак, и мадам Оче, как тюк сукна, плюхнулась на подстилку.

Склонившись над рюкзаком, дядюшка Цветко ворчал себе под нос:

— Вот тебе и горы в небесах… эдак вот!

— О-ох, сердце! Ох, душно мне! Душа вон просится! Коньяку! Коньячку!

Дядюшка Цветко налил ей рюмку. Супруга разом опрокинула ее, причмокнула и зажмурила глаза.

— На, выпей еще рюмку! Он помогает. Очень помогает.

— А ты почему не попробуешь? Выпей и ты!

— Ты на меня не смотри, я… эдак вот — прямо из бутылки хвачу.

Опорожнив вторую рюмку, мадам Оче положила голову на жесткий рюкзак, снова закрыла глаза и захрапела жалобно и протяжно. Дядюшка Цветко, отхлебнув несколько раз из бутылки, примостился рядом с женой и, взяв октавой ниже, загудел во все горло, да так громко, что лягушки в ужасе попрыгали в воду. Умолкли испуганные птички, спрятались в своих норках жуки и ящерицы.

Лишь один старый паук, который опустился с ветки как раз над разинутым ртом мадам Оче, легко и беззаботно раскачивался на своей паутинке, колеблемой струей воздуха.

Паук, очевидно, был глухой.

ПУНТЫ

Пунты есть у Станчо Барабанщика — ничего не скажешь. Такая у него, значит, служба, и исполняет он ее точь-в-точь. Зато через год и три месяца с небольшим уйдет на покой, будет дышать чистым воздухом в кофейне Генчоолу, перебирать четки, толковать о политике, а подойдет конец месяца — трак! — и в верхнем кармане новой жилетки семьсот тридцать пять левов пенсийки. Пусть берет, пусть получает! Я ему вовсе не завидую. Дай бог каждому! Не крадет он их, а заработал трудом и верной службой. Полагается ему по закону.

В прошлом году городскому голове позвонили по телефону, что в пять часов через город проедут трое министров, так чтоб он принял меры. Вскочил голова, нажал кнопку, пришел рассыльный, голова ему и говорит:

— Живо, Коста! Беги зови барабанщика!

— Он, господин начальник, сегодня подметает конный рынок.

— Вот как? — сказал начальник. — Да пропади оно пропадом это подметание! Кучер метет, пожарные метут; все метут, а грязи прибавляется! А своим делом уж и не знаю, кто будет заниматься! Бери барабан, — говорит, — разыщи Станчо, повесь ему барабан на шею и пусть сразу и начинает кричать! Беги! Живо! Ты еще тут?

— А про что кричать-то, господин начальник?

— Как про что?! Насчет министров, о чем же еще! Они, наверное, уже едут, а у нас ничего не готово. Постой, я сейчас напишу ему на бумажке, что кричать. Отдашь ему, пусть читает и кричит! Беги! Живо!

Рассыльный снял со стены барабан, взял записку и вихрем вылетел из общины. А за ним начальник бежит, только полы развеваются, на ходу галстук поправляет, торопится в парикмахерскую побриться, чтоб все было чин по чину. Помощник запер канцелярию на ключ, взял в амбулатории бинт и подвязал усы, чтобы торчали кверху, ради великого события. В общем-целом начались лихорадочные приготовления. Бегает Коста-рассыльный по городу, спрашивает-расспрашивает, куда делся Станчо Барабанщик, наконец отыскал его под сливой в винограднике на краю города. Набрал себе винограду и уплетает как ни в чем не бывало чужую собственность! Нацепил ему рассыльный барабан на шею, сунул в руку бумажку и сказал:

— На, иди кричи, да поживей, мошенник! А не то тебе худо будет…

— Послушай, Коста, — говорит Станчо и глотает слюну, — ты в уме ли: с чего я буду орать в чужом винограднике?

— Беги тогда и на бегу кричи, что министры едут. Министры едут, тебе говорят! Беги!..

Прижал Станчо барабан к животу,