От дела не отрывать! - Чудомир

— Тррр… тамтарара… тамтарара… тратата… — забарабанил, как артист, и вмиг собрал всех цыганят квартала.

Прочитал им грамоту, раздвинул ноги циркулем и пустился дальше.

Во второй раз отбарабанил у моста возле больницы, и, пока добрался до третьего места, до околийского управления, часы пробили пять. Отчитал Станчо свой урок и проворно затопал дальше. Перед старой почтой собрал портняжек и разносчиков и уже наизусть выложил им новость. Но тут Чубчик, который шел с базара с печенкой в руке, еще издалека крикнул ему:

— Ого-го-о!.. Опоздал, приятель! Они уже приехали и уехали, сейчас к Баням катят!

— Чубчик! — огрызнулся на него Станчо. — Смотри за своей печенкой, а в мои дела не суйся!

Засунул барабанные палки в нагрудный карман куртки и двинулся дальше.

Около шести часов вышел на середину площади и снова забарабанил:

— Тррр… там-тарара… Доводится до сведения уважаемых граждан… что сегодня в пять часов прибудут господа министры, общим числом трое! Железных дорог… путей и связи… вероисповеданий… и прочие… просят всех выйти на базарную площадь и встретить их как подобает!

Рапортует и в бумажку не глядит. В это время подбегает один чиновник из общины и кричит ему:

— Остановись! Не ори! Людей смешишь! Министры давно проехали, а ты разорался как полоумный!

Станчо вспылил, замахнулся палкой да как завопит:

— Куда суешься, выродок! Двуколкой править не умеет, а меня учить вздумал! Я свою службу знаю, — говорит, — и от молокососов советов мне не надо! Понял? Знаю я и службу и порядки. У меня девять пунтов для разгласки, слышишь? Тут, на площади, пятый. Остаются еще четыре: один наверху у церковного источника, другой — возле лавки Петко Иванкина и последний — в еврейском квартале. Вот обойду все, тогда и остановлюсь. Так начальство распорядилось, и ты не в свое дело не лезь! Научись сперва двуколкой править, а мое дело — пунты! Понял? Девять пунтов у меня! Остолоп!..

Подхватил Станчо барабан под мышку и зашагал вверх по улице.

Когда под вечер Станчо Барабанщик оповещал еврейский квартал, что к нам прибывают три министра, те уже подъезжали к столице.

ВИЗИТ

Дядюшка Кыню Влах отер свои огромные усы, вышел из-за стола, погладил обеими руками живот, опрокинул, уже стоя, еще стаканчик красного, дважды икнул и, растянувшись во весь рост на тахте, сказал жене:

— Лала, а я, дружок, вроде опять объелся сегодня…

Этими словами он завершал каждую трапезу, поэтому жена лишь искоса взглянула на него и начала молча собирать со стола.

Дядюшка Кыню потянулся было за газетой, но не успел разглядеть и заголовки, как его маленькие глазки вдруг закрылись. Губы надулись, еще, еще, потом под левым усом что-то прорвалось и раздалось такое громкое «пуффф», что дремавший у него на плече толстый кот отпрянул на подушку и приготовился бежать, но, увидев, что опасность не так уж велика, отодвинулся подальше и опять свернулся клубочком.

Тетя Лалка сердито посмотрела на них, бросила полотенце и, подойдя к тахте, толкнула мужа в бок.

— Эй, засоня! Семь часов всего. Что ты будешь ночью делать? А ну, вставай! Вставай, сходим к сестре, разомнемся, поговорим, посмотрим, что они поделывают.

Дядюшка Кыню приоткрыл один глаз и пробормотал сквозь сон:

— Иии… опять к ним! К ним да к ним! Надоело мне. О чем нам с ними говорить? И идти так далеко, дружок…

— Далеко, нечего сказать! Через три дома! Ну, вставай, вставай! Звали нас. Свежий кофе будет и торт, ореховый торт. Вставай, пройдемся немного, и еда лучше утрамбуется. Ну!

Дядюшка Кыню уныло зевнул, потянулся и придавил коту хвост. Кот стал царапаться и окончательно его разбудил. Кыню затянул ремень на прежнюю дырочку, как было до ужина, накинул пальто, и супруги, одинаково толстые и неуклюжие, вышли на безлюдную уже улицу. Крыши припорошило снежком, и дома стали похожи на водяные мельницы. Пощипывал легкий морозец, голубой месяц висел в воздухе, как ломоть незрелой дыни.

Подойдя к калитке, тетя Лалка пошарила за забором, отыскала ключ, отперла, и они вошли во двор. Сестра с початком вареной кукурузы в руке встретила гостей на лестнице. Она была чуть помоложе и потолще Лалки. Ее муж Иван Верзила, разутый и в расстегнутой жилетке, валялся, как громадный сом, на диване возле печки и только помахал гостям рукой. В головах у него стояла тарелка с обглоданными початками.

— Садитесь, садитесь, — приговаривала сестра, — вы у нас свои люди! А ты, брат Кыню, отдохни здесь, на плетеном стуле! Если ботинки жмут — разуйся! Я тебе подложу подушечку под ноги. Погода-то какая, скажу я вам, — носа наружу не высунешь. Садись, сестра, устраивайся на кушетке! Чего застеснялась? Вот так! А ну, сядь повыше, с ногами. Облокотись. Вот так. Чтоб удобно было.

Усадив гостей, хозяйка засуетилась, нарезала торт, сварила кофе; все закусили, попили кофе, попытались затеять разговор о том о сем, но слова постепенно стали перемежаться с позевываньем. Первым заснул Иван Верзила. Дядюшка Кыню, отогрев у печки босые ноги, снова распустил ремень и захрапел вслед за хозяином. За ними и тетя Лалка стала клевать носом на кушетке. Сестра посмотрела на них, посмотрела, широко зевнула и, примостившись к Лалке, тоже задремала.

Печка весело гудела, мягкое приятное тепло, смешанное с запахом свежего кофе и вареной кукурузы, расходилось по комнате. Четыре громадных тела валялись, как мешки с шерстью, храпя и высвистывая какую-то варварскую мелодию. Большая керосиновая лампа невозмутимо освещала с камина эти странные пузыри, которые то ритмично раздувались, то опадали.

— Тик-так, тик-так, тик-так. — Старые часы на камине изо всех сил старались заглушить неистовый храп. — Тик-так, тик-так, — но разве хватит у них силенок? Наконец часы, задыхаясь от жары и спертого воздуха, захрипели, закашлялись и потом четко, удар за ударом, пробили двенадцать.

— О, боже! Уже полночь, никак! — пробормотала тетя Лалка, протирая глаза. — Эй, Кыню, что мы с тобой наделали? Хорошо, нечего сказать! Хороши гости! Поднимайся, пошли домой.

Дядюшка Кыню вытаращил сначала один глаз, потом оба, посмотрел на часы, нехотя поднялся, оделся и, пошатываясь, побрел к двери, бормоча по дороге:

— Я, дружок, говорил тебе, а ты… свое! Заладила — в гости да в гости! — Обернувшись к хозяевам, он махнул им рукой и добавил: — До свиданья, свояк!

— До свиданья, до свиданья! — откликнулась, лежа, свояченица. — Заходите еще!

Иван Верзила богатырски храпел на диване и не удосужился ответить.