«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

Сидалковский многозначительно посмотрел на нее и подумал: «Монументальная женщина. Прочная и мускулистая. Ноги короткие, но хорошо скругленные. До колен — в виде увеличенных в несколько раз бутылок из-под шампанского, а выше походили на колонны, которыми до нашей эры подпирали античные амфитеатры. Интересно, — угадывал он, — за счет чего это достигается: с помощью гантелей или благодаря группе здоровья "Бодрость — сила"?"

Кроме гантелей и обруча (или хула-хуп), мамочка Карапет имела набор хороших сигарет от ожирения и двухпудовую гирю. Зимой ходила на лыжах, летом ездила на велосипеде и принадлежала к самым активным поклонницам лечебного бегания, которым занималась еще внучка великого князя Киевского — Евпраксия Мстиславовна, известная под именем Господа. Карапет посещала также секцию «моржей», где в тяжелом поединке с лютыми морозами боролась за свою молодость. Собиралась достичь к 2026 году, в котором профессор Амосов обещал вернуть юность и обеспечить бессмертие. Первое Карапет подходило, на втором она не понимала, а потому говорила: "Оно мне надо!"

— Сегодня еду с одним славным парнем за город. В район Круторогой Балки с видом на пешеходный мост и двух оленей с рогами. Он имеет собственную квартиру с отдельным ходом, свою машину и опше. Но я себе зарубила на носу: из машины не выйду ни на шаг. У меня есть, так сказать, достоинства свои, — она поправила зачем-то скатерть на столе, на котором в рамочке из-под стекла ехидно улыбался Сидалковскому какой-то зализанный манекен, вызвавший антипатию.

— Кто этот гранд? — спросил Сидалковский. — Зять? Или, может, это ваш богатый владелец машины и собственного коттеджа?

— А что? — запишалась Карапет. — Вы его до сих пор не знаете?

— Не имел чести.

— Это, — Карапет, или Мэри, как ее называл Сидалковский, запнулась, стыдливо опустив глаза с такими искусственными ресницами, что их можно было цеплять вместо "дворников" к "Запорожцу" или "Москвичу", — неудобно и признаваться…

— А все же, — настаивал Сидалковский.

— Кавалер моего сердца, — Карапет сделала упор на второе «а».

— Импозантный чудак! — похвалил Сидалковский.

— Вы считаете?

— Еще бы: похож на Жана Маре и Луи де Фюнеса одновременно…

— Но вы лучше, — Карапет, несмотря на слой пудры, похожей на импортное белило в сухом виде, зарумянилась. — Хотите, я выну его из рамки и вставлю вас, Сидалковский?

— Я не фотогеничен, Мэри.

— Значит, не хотите? — Она взяла сигарету «Киевские вечера», постучала по коробке и попыталась заложить ногу на ногу. Это ей не удалось. — Но ничего такого не думайте. Мне никакие левые мысли и в голову не приходят. Вы мне приятны, как домашняя, извините, собачку. Комнатный.

Карапет говорила не так, как все, а как многие — суржиком, часто употребляла: «соблазнительно», «кому это надо?», «обизнательно», «исключительно», «желательно», «положительно», «отрезательно» и «опше» — в понимании.

— Почему вы нигде не трудитесь, Сидалковский? — спросила Карапет, ставя на стол жареный картофель с кабачковой икрой.

— Нет по мне работы. Да и, наверное, еще не создана такая организация, где Сидалковский мог достойно приложить свои усилия. Чемоданы на привокзальной площади я подносить могу, но не хочу…

— Вы аристократ, Сидалковский.

— Аристократ, но не по одесскому Привозу. У меня, Евдокия Капитоновна, за плечами высшее незаконченное университетское образование, — подчеркнул он еще раз.

— Подумаешь! Вот и с высшим по ресторанам официантами работают. Почему бы и вам не пойти? Я помогла бы. У меня там дочь начальника. Или вы юрист?

— Я филолог-историк. Есть такой спаренный, как зенит, факультет. Я мог бы стать поэтом, но условий нет.

— Так продавайте лотереи. Карточки спортлото. С вашей фигурой модно. Спортсмен, — предложила Карапет.

Сидалковский резко положил вилку, но ничего не сказал, вспомнив, чей хлеб ест.

— Конь и тот без работы дохнет, а вы же человек, — продолжала Карапет.

— Я скоро устроюсь, и мы с вами рассчитаемся полностью, — неуверенно сказал он. — У меня есть идея и рекомендательное письмо, — добавил по паузе, вспомнив записку Мурченко. — Письмо работника одного серьезного учреждения директору «Финдипоша». Мэри, вы не знаете случайно, где находится «Финдипош»?

Она пережевывала любительскую колбасу, похожую на ветчину рубленую, и подозрительно взглянула на Сидалковского: насмехается или говорит всерьез? Сидалковский, и глазом не моргнув, прицелился вилкой в яичницу, напоминавшую ему обратную сторону луны.

— Впервые слышу…

— Может, во дворе кто знает.

Во дворе никто не знал: ни где «Финдипош» находится, ни что он значит. Не знали ни почтальона, ни соседки. Хотя последние знали больше, чем всемирно известные астрономы, потому что были уверены — жизнь на Марсе есть, но и они молчали, как скифские бабы.

— Я поинтересуюсь у капитана Сапрыкина. Он знает все. Даже о вашей жизни у меня, — заверила Мэри, запивая последнее слово молоком.

— Не жизнь, а существование, — внес коррективу Сидалковский.

— Вы что, недовольны? — Карапет сделала полоборота и замерла с тарелкой в руках у умывальника.

"Спартанка, — подумал он, — с миской в руках вместо диска".

— Напротив. Жизнью я доволен, но без работы его так назвать нельзя.

— Так женитесь, — предложила Карапет, но таким голосом, что Сидалковскому подумалось: не хочет ли она выдвинуть на эту должность свою кандидатуру?

— Подыщите мне, Мэри, достойную пару, и я с удовольствием поставлю точку над «и», — Сидалковский переклонил рюмку сладкого вермута. — Рано или поздно все мы понесем головы на Голгофу…

— О боже, — испугалась Мэри. — Не говорите так страшно.

— Не пугайтесь, Мэри. — Сидалковский, кажется, пьянел и начинал сам себе нравиться. — Только смелые и слепые влюбленные делают это в ранней молодости. Они как дальтоники видят свое будущее в одном цвете — розовом. А семейная жизнь, между прочим, в основном черно-белая. Старые и опытные молодые люди никогда не меняют своей свободы на эшафот. А если и отдают ее, то неожиданно и с боем, чтобы потом всю свою семейную жизнь бороться за утраченные позиции. Есть еще третья категория молодых людей — это сознательные середняки. Они свою независимость меняют на уют, воспоминания — на дачу, а мечты — на автомобиль и только после такого товарообмена успокаиваются…

— Вы, наверное, относитесь к третьей категории? — сказала Мэри.

— Люблю догадливых мам…

— Вы меня обижаете, Сидалковский.

Мэри, как и дальше будем называть Карапет, чтобы не оскорблять ее вечную молодость, начала убирать со стола. Сидалковский встал, выпрямился и, разогнавшись, прыгнул в постель. Он падал в постель, как мастер спорта по прыжкам в воду, и так долго не появлялся на поверхности, что Карапет не выдержала:

— Вы падаете на перины, как парашютист…

— Десантник, — уточнил Сидалковский и протянулся во весь свой рост, не сбрасывая ботинок. Мэри сама сняла с него обувь и, оставив на полу свои туфли на пористом высоком кольце, вылезла