Нелюбимые - Дмитрий Болдин

хочешь от меня. Или я ошибаюсь и это был не твой новый номер?

— Где Аня?

— М-да, трудный разговор будет для тебя. Хотя я даже не помню, когда мы последний раз нормально общались.

— Слушай, давай реально без этого, — повышаю я голос. — Зачем ты мне звонишь?

— Я тебя набрал, чтобы рассказать…

— Что? Что ты хочешь рассказать? Какой ты крутой? — перебиваю я. — Мне сказали, что видели тебя вместе…

— Что же у тебя за дурацкая привычка всех перебивать.

— С Аней тебя видели!

— Ну, видели и видели, мне плевать, — резко произносит отец. — В Москве все друг друга видят. Что теперь, не жить, что ли, тут? Город такой. Куда ни придешь в пределах Садового — везде тебя увидят, еще и сфотографируют. Тебе ли не знать?

— Слушай, ответь на вопрос!

— Давай ты будешь «слушай» своим друзьям говорить, если они у тебя еще остались. А сейчас я говорю. Понял?

— Угу.

— Вот теперь послушай. Твоя Анна, от которой ты ждешь, судя по всему, звонка, — очень хорошая и умная женщина.

Отец начинает говорить об этом, а я сильно волнуюсь оттого, что боюсь услышать ­что-то неприятное или вовсе страшное. Мне хочется, чтобы этот разговор закончился как можно скорее, но отец растягивает каждую свою мысль и слово.

— Я даже удивлен — насколько. К тому же еще и очень воспитанная. Удивительно, как она могла с тобой…

— Пап, прекрати.

— В общем, мы правда встречались, — вздыхает он. — Так что тебе никто не соврал. Но это было по ее инициативе.

— Что это значит?

— Я сидел у себя в кабинете дня четыре назад ­где-то, и раздался звонок. Это была Анна. Она попросила о встрече со мной. График был сумасшедший, поэтому нам пришлось увидеться недалеко от моего офиса.

— Зачем вы встречались?

— Она была увереннее и убедительнее, чем с тобой тогда, в ресторане. Всегда вызывает уважение человек, который знает, чего он хочет.

— Пап, можешь…

Я слышу, как вода в душе стихает.

— Она правда умная женщина. С мозгами. Если бы я узнал ее при других обстоятельствах, раньше, чем когда всплыла информация о вас, то обязательно сделал бы ей рабочее предложение от своего банка. Жалко, что такие кадры, как она, ­почему-то столько лет занимались херней в журналах всяких. Не понимаю, зачем столько лет впустую отдавать было.

— Бля, ты можешь без своих постскриптумов? Оставь это для мемуаров.

Вода в душе совсем перестает литься, и я слышу, как Катя вешает кран.

— Если бы она столько лет, сколько отдала глянцу, отдала бы работе в условной банковской структуре, сейчас бы занимала должность вице-президента. А глядишь, может, и еще выше, ­какую-­нибудь в правительстве. В общем, жаль, что годы впустую ушли. Но сейчас не об этом. Она встречалась со мной, чтобы принять предложение. Вот и все.

— Какое, блять, предложение?

Катя включает фен, чтобы высушить волосы.

— Мое предложение, которое я озвучил тогда в ресторане.

— В смысле?! — срываюсь я. — Что ты несешь? Хватит придумывать и манипулировать.

— Она приняла мое достаточно хорошее, я бы даже сказал, внушительное предложение, чтобы навсегда исчезнуть из поля зрения нашей семьи.

— Хватит! — Я чувствую, как трясутся колени и горит лицо.

— Мне неважно, будет рожать она ребенка или не будет, — плевать. Это ее личное решение, я на это не влияю. Но, приняв мое предложение, она нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах не произнесет фамилию отца ребенка.

— Блять, блять, вы совсем, что ли, с ума сошли. — Мне хочется сказать, что никакого ребенка нет, но я слышу, как фен в ванной прекращает работать и Катя приоткрывает дверь. — Что ты несешь! Где Аня?

— Я понятия не имею, где она. Но точно знаю, что с той суммой, которая у нее теперь есть, она может быть, где ей захочется, и у нее все будет хорошо. Как минимум ближайшие лет десять точно. Вопрос закрыт.

— Сука, как так… — По щекам бегут слезы, и я закрываю глаза рукой. — Меня развели, блять.

— Мне не нужны никакие громкие и бессмысленные скандалы. И очень жаль, что она спуталась с тобой. Надеюсь, теперь у нее все будет хорошо.

— Вот же черт. — Я начинаю просто рыдать и слышу, что Катя останавливается в коридоре. — Это невозможно…

— Знал бы ты, на какую сумму ты меня нагрел своими проблемами.

— Да пошел ты!

— У-у-у, тихо, тихо. Успокойся, мы еще не закончили.

— Что, блять, не закончили?!

— Теперь о тебе поговорим. О том уроне, который ты нанес…

— Да пошел ты к черту со своими уронами!

— Нет, нет. Я не пойду. А по поводу уронов — их бы не было, если бы не было тебя. Так вот, эта твоя выходка, которую ты совершил в последнем номере, — это красная линия. И ты ее пересек. Тут ты просто охуел, сынок. Подмочить репутацию всему коллективу — это конец просто. Каким же нужно быть дебилом, чтобы переписать письмо и отправить его в печать? А главное — зачем?

— Да с чего ты…

— Да с того. По камерам нетрудно проверить, какой дебил это сделал. И без камер легко можно догадаться. Так вот, слушай теперь внимательно. Я не хочу тебя больше видеть. Ты перешел все линии, абсолютно все. От тебя одни разрушения и убытки. Ты рушишь карьеры, коллективы, репутацию. Где ты — кругом все рушится. И больше этого не случится, ты доигрался. Границу ты больше не пересечешь, я об этом позабочусь.

— Да я и не собираюсь никуда возвращаться!

— Взял свой загранник — сделал выбор. Дальше сам живи и сам справляйся. Так всегда хотелось… — Отец резко замолкает, словно собирается с духом, чтобы сказать ­что-то важное, — хорошего ребенка, с которым можно спокойно говорить, время проводить, наблюдать за тем, как он строит карьеру, семью. Да хотя бы просто чтобы был нормальным человеком, с ­какой-то моралью, хоть чуть-чуть. Мне так грустно, что у меня больше нет детей, кроме тебя, и уже не будет. И придется наблюдать только за чужими. Ты понимаешь, что я не могу даже дня вспомнить, когда с тобой было… ­как-то хорошо.

— Остановись, пожалуйста, — я рыдаю, — зачем ты…

— Мне пора, этот разговор закончен. Все вопросы решены. Напиши маме, что у тебя все хорошо, а то ты даже ей свой новый номер телефона не сказал.

— Подожди секунду. Не вешай трубку.

— Мне пора, проща…

— Помнишь, как в детстве мы ходили на пруд? Ты всегда делал мне корабли из бумаги, такие большие. Ты их делал, а я все время наблюдал за тем, как ты сворачиваешь их. И всегда пытался запомнить, как ты складываешь так бумагу. Потом мы с этими кораблями шли к пруду. Там еще скамейка стояла рядом. Мы запускали фрегаты и наблюдали, как они плывут. Мы только вдвоем это делали, ни с кем больше. Почему же ты в ­какой-то момент перестал делать эти корабли? Я тут при чем? Ты это помнишь?

На том конце долго висит пауза, и я понимаю, что отец не положил трубку и все услышал, а потом он сухо отвечает:

— Нет.

Когда раздаются гудки, я кладу телефон на кровать и долго плачу, уткнувшись лицом в ладони, а когда поднимаю голову, то замечаю на кресле Катю, которая молча смотрит на меня широко раскрытыми глазам, и я понимаю, что последнюю часть разговора она точно услышала.

***

За окном раздается звон