Нелюбимые - Дмитрий Болдин

— Все только и пишут о том, что там произошло.

— Три человека погибли, — без эмоций произносит Леха.

— В смысле? Где? — У меня сжимается сердце и начинают покалывать кончики пальцев.

— В пожаре том, на который вы смотрели.

— А-а-а, ты про это. — Меня немного отпускает. — А ты не смотрел на него, что ли?

— На него нет.

— А ты куда смотрел?

— На вас, — отвечает Леха убитым голосом и внезапно спрашивает: — Когда ты последний раз приезжал ко мне?

— Я не помню.

— Хочешь ­чего-нибудь?

— Я поел, — говорю я и смотрю на брошенную в коридоре джинсовую куртку.

— Покурить хочешь? Или еще ­чего-нибудь?

— Вообще, нет. Ты много сегодня уже выкурил?

— Смотря что ты подразумеваешь под сегодня, — отвечает Леха, и его рука снова повисает на подлокотнике.

Мы ­какое-то время сидим молча, и на меня накатывает то ли усталость, то ли расслабленность от клубов дыма. Я наблюдаю, как пробивающийся через шторы свет делает дым слегка золотым, а затем он просто растворяется. Внезапно Леха произносит:

— Кажется, это финал…

— Ты о чем?

— Никаких больше вечеринок, — нервно смеется он. — Это конец.

— Можешь конкретнее, Лех? Я просто вообще перестал понимать, что происходит.

— Я не знаю, как мне отбить все. Там полный минус, по всем фронтам, брат.

— В смысле? А ты у кого брал бабки? — Чуть приподнимаюсь и проверяю телефон: полоски связи так и не появляются.

— Ты не знаешь. Их вообще лучше не знать.

— Лех, что произошло? — Я начинаю волноваться и чувствую, как левая нога начинает подрагивать. — Еще, блять, со связью ­что-то. Глушат, что ли?

— Это не коммерция, брат. Они не относятся к нашей индустрии.

— В смысле? — озадаченно спрашиваю я. — Это как?

— Я не брал деньги у коммерсов, там были другие спонсоры, — тихо произносит он.

— Лех, у кого ты взял деньги?!

— Это злые люди, — выдувает он дым, — они продают плохие вещи.

— Блять, ты связался…

— Да, — перебивает он, — да, Макс, я связался.

— А на хуя?! Зачем ты взял у них бабки?

— Да потому что ни у кого больше их не осталось, Макс. Никто больше не дает. Никому не нужны все эти вечеринки.

— В смысле, Лех? Мы же недавно делали в Доме архитектора. Есть еще бабки у компаний.

— Это все не то, Макс.

— Как это не то?

— Это не про масштаб.

— А зачем тебе масштаб?

— А какой смысл вообще тогда ­что-либо делать? — Леха снова затягивается самокруткой. — Я не понимаю…

— Сколько ты торчишь денег?

— Давай не будем про это, пожалуйста…

— Лех, ты с ума сошел, что ли? — Я смотрю на свой рюкзак, в кармане которого лежат конверты с деньгами. — Сколько ты должен вернуть?

— Это неважно.

— Это пиздец как важно! У меня ­сколько-то есть с собой, давай помогу? Или давай с ними встретимся, разрулим все.

— Макс, не надо ни с кем тебе встречаться. Я просто не смог, вот и все.

— Зачем, блять, ты…

Я утыкаюсь лицом в ладони и сильно тру глаза, пытаясь пробудиться и очнуться в другом месте и при других обстоятельствах. Каждый раз, когда я убираю руки от лица, передо мной опять возникает белое кресло. Леха же монотонно рассказывает историю, как он связался с людьми, у которых много денег, но которые занимаются плохими вещами, и как он сам им предложил сотрудничество. Они дали ему денег на «Черную ночь» и много товара, который он собирался продать прямо на вечеринке, покрыв все расходы, а оставшуюся прибыль они должны были разделить поровну. После того как Леха сообщает, что его «бизнес-план» рухнул и у него ничего не получилось, он надолго замолкает. Мне становится холодно, хотя все окна закрыты, а потом я замечаю, что на полу исчезла полоска света.

***

В ­какой-то момент я вижу, что рука Лехи слишком долго находится в одном положении и он больше не затягивается. Я подхожу к нему и вижу: он уснул. На руке его небольшой порез, а рядом с большим пальцем маленький черный крестик, который обычно рисуют, чтобы о ­чем-то не забыть. Я вытаскиваю из его пальцев самокрутку и бросаю в пепельницу, а потом просто хожу по комнате и разглядываю фотографии за стеклянной дверцей шкафа. На одном из снимков я — в синем свитшоте, белой кепке и голубых джинсах. Я стою на Триумфальной площади, а за моей спиной размытый силуэт Лехи разгоняется на скейтборде, чтобы спрыгнуть со ступеней. Я достаю фото из шкафа и обнаруживаю, что на задней стороне черным маркером написано: «2013. С братом». Я долго разглядываю снимок, пытаясь вспомнить, когда он был сделан, но ничего не выходит; а затем ставлю фото обратно в шкаф и ухожу на кухню.

Из холодильника беру бутылку газированной воды, сажусь за стол и прикладываю ее ко лбу, а потом достаю из кармана телефон и все время пытаюсь дозвониться до Ани, зная, что связи нет. После еще одной попытки убираю телефон и ухожу в спальню, где падаю на кровать и долго смотрю на лампу под потолком, потом переворачиваюсь на бок и за приоткрытой зеркальной дверцей шкафа замечаю кусок шелковой ткани серого цвета, бо́льшая часть которой лежит на паркете. Мне ­почему-то хочется убрать ее внутрь, чтобы та не пылилась. Я встаю, подхожу к шкафу, распахиваю дверь — и по моей спине в секунду начинают бежать мурашки, а в висках сильно пульсировать.

Весь шкаф забит картонными коробками с прозрачными пакетами с изображением улыбающихся смайликов. Один из таких пакетов я обнаружил в гардеробной Алисы и смыл его содержимое в унитаз. Я смотрю на коробки в немой панике и пытаюсь понять, все ли они с той самой вечеринки или Леха зашел еще дальше и многое недоговаривает. Я раздвигаю вещи и просовываю руку в глубь шкафа, чтобы понять, есть ли у этого кошмара предел, и внезапно кончиками пальцев упираюсь во ­что-то твердое, напоминающее кость.

***

В моей руке оказывается голова непонятного существа, напоминающего горного козла, чьи рога расходятся в разные стороны, а глаза выколоты. В памяти сразу же всплывает существо, чье отражение я видел в зеркале на вечеринке. Я вставляю большой палец в одно из отверстий для глаз и понимаю, что это маска, подношу ее к лицу и чувствую, как от нее пахнет костром. Я стою в оцепенении, пытаясь в голове сложить все части кошмарного пазла; поднимаю взгляд — Леха смотрит в мою сторону. В испуге я резко поворачиваюсь, но тут же беру себя в руки.

— Красивая, да? — спрашивает Леха, чуть сощурившись.

— Это что?

— Бафомет, — уверенно произносит Леха, — сатанинское божество, которому сильнейшие мира поклонялись многие века.

— Я не понимаю, — в страхе говорю я.

Леха продолжает:

— Однажды, в восемнадцатом веке, священники узнали, что целый монашеский орден поклоняется Бафомету, и сожгли всех его членов, но часть из них все же смогли спастись и разбежаться по земле.

— Блять, что ты несешь, Лех? Ты совсем укурен.

— Не думал, что ты найдешь.

— Откуда это у тебя?

— Я не знаю, — улыбается Леха. — К­то-то подарил. Давно.

— Это ты был? — спрашиваю я, но он ничего не отвечает, и мне приходится повторить. — Это ты был, Лех?

— Где?

— В отражении, — трясу я маской, — в отражении, блять. На той вечеринке!

— Я и сейчас в нем. — Леха кивает в мою сторону, а я поворачиваюсь к зеркальной двери и продолжаю его видеть. — Мы все в нем, Макс. Мы все отражаемся ­где-то.

— Ответь на один вопрос. — В кармане начинает вибрировать телефон.