Прекрасное изгнание - Коулc Кэтрин

лице Линка появилось понимание. То самое, в которое я старалась не вглядываться слишком пристально.

— Тогда я посплю на твоем диване. Он у тебя вообще есть?

— Есть, — рявкнула я.

Я уже хотела сказать, что он неудобный, с промятыми подушками, и вряд ли подойдет человеку, привыкшему к лучшим матрасам за миллионы, но Трейс меня прервал:

— Вы закончили? Мне нужно отдать записку на экспертизу.

Я тут же захлопнула рот, но раздражение все равно осталось, за ним накатила и вина. Потому что они оба вели себя как назойливые опекуны только потому, что волновались. Но все это напоминало, как у меня отнимают контроль над собственной жизнью.

— Я провожу тебя, — буркнула я.

Я прошла мимо Линка и Трейса, даже не оборачиваясь, уверенная, что брат пойдет за мной. Выйдя на улицу, глубоко вдохнула. Запах хвои в воздухе проник внутрь, очищая. Здесь он был другим, не как у елей в Бостоне.

Даже сейчас я могла нащупать в памяти те крохи прошлого. Как я играла во дворе, окруженном высокими деревьями. Как воздух становился холоднее с началом осени. Там он был острее. Или это я так воспринимала — потому что и сама жизнь тогда была острее. Жестче.

— Арден? — Рука Трейса мягко коснулась моего плеча. Я с трудом сдержалась, чтобы не отпрянуть.

Этот порыв едва не заставил меня заплакать. Почему я всегда отстраняюсь от тех, кто обо мне заботится, когда больно? Как будто надо срочно спрятаться в панцирь, чтобы не поранили еще сильнее.

Рука Трейса тут же отступила. Он будто прочитал мои мысли — в этом он был лучшим из всех нас. Всегда видел, что скрывается под поверхностью, за нашими улыбками и словами.

— Мы разберемся с этим.

Я опустила руку и принялась теребить нитку, торчавшую из моих джинсовых шорт:

— Знаю.

— Я рядом, если захочешь поговорить. Всегда.

От его слов кольнуло в груди. Трейс был слишком хорош. Вся семья Колсонов такая. И я никак не могла отделаться от чувства, что не заслуживаю ни их, ни их любви.

— Спасибо, — прошептала я.

Он быстро обнял меня и поцеловал в макушку:

— Только не вздумай выгонять Линка. Если выгонишь, я буду спать в грузовике под твоим окном.

Я вздохнула, зная, что он совсем не шутит:

— Ты же знаешь, что я умею о себе позаботиться. Ты сам это видел.

— Знаю. Но мне все равно спокойнее, когда знаю, что кто-то рядом, кто прикроет. Кай говорил, что он умеет держать удар.

Перед глазами всплыл Линк на ринге — как он двигается с какой-то дикой грацией, как каждое движение наполнено мощью и точным расчетом. Как под его кожей перекатываются мышцы. И татуировки — такие, каких от него не ждешь.

— Молчание — знак согласия? — поддел Трейс.

Я пару раз моргнула, пытаясь выкинуть эти образы из головы. Бесполезно. Они уже врезались в память.

— Он может остаться, — выдохнула я.

Плечи Трейса немного опустились — с него словно сошло напряжение. А у меня вина снова кольнула под ребрами.

— Спасибо. Я тебе позвоню, как только что-то узнаю.

— Ладно.

Я смотрела, как он садится в грузовик и уезжает. Осталась на месте. Секунду. Другую. Ощущение тяжести давило на грудь, будто целая гора кирпичей навалилась и не дает дышать.

Я была так поглощена этим чувством, что не услышала Линка, пока он не подошел вплотную сзади.

— Скажи, что тебе нужно.

Его голос был негромким. Не мягким, но и не резким. В нем было понимание. Тепло.

И от этого простого акта — от заботы — слезы снова начали жечь глаза.

— Мне нужно рисовать.

— Тогда рисуй. Я провожу тебя.

Я подняла на него взгляд:

— Мне не нужна...

— То, что тебе не нужно, не значит, что я не дам это тебе. Я не буду рисковать. Не с тобой.

Я сглотнула, пытаясь проглотить эмоции, застрявшие в горле. Схватилась за первое, что могло бы разрядить обстановку и дать мне передышку от всего этого:

— Не думай, что раз уж остаешься у меня, то получишь еду и секс.

Губы Линка дернулись, а в глазах заиграли веселые огоньки:

— Учту, Злюка.

Потом он пошел со мной до мастерской и проверил каждый угол, прежде чем впустить меня. И я позволила.

Музыка гремела из колонок, обволакивая меня, проникая в самое нутро. Сегодня это был тяжелый, надрывный металл — вопль боли и ярости. И он идеально подходил под мое настроение.

Я сделала шаг назад от холста. Почти готово. Но не хватало чего-то. Последнего кусочка пазла.

Так бывает. Думаешь, работа завершена, а потом понимаешь — что-то не так. Нужно добавить элемент, который приведет все в гармонию.

Я изучала холст — колючие заросли, словно прорывающиеся сквозь ткань, будто могли вырваться наружу и схватить тебя. Но эти темно-красные цветы добавляли иную ноту. Надежду. Напоминание о том, что цветок может расцвести, несмотря ни на что.

Это послание было для меня самой. То, во что я отчаянно хотела верить. Поэтому я перенесла его на холст.

Но чего же не хватало?

Я снова вгляделась в картину. Ей не хватало настоящего. Чего-то подлинного. Частицы меня, которую я боялась кому-либо показать.

Мой взгляд метнулся к палитре. Ни один из оттенков не подходил. Я схватила ультрамарин и выдавила его на палитру, смешав с красным периленом. Получился насыщенный фиолетовый.

Я взяла кисть и не дала себе ни секунды на раздумья. Прямо в центр холста, в самую глубину туннеля из колючек, я нарисовала сердце. Настоящее, не мультяшное. С четырьмя камерами.

Сменив кисть, я вернулась к перилену и добавила капли, чтобы сердце словно кровоточило. Потому что за то, чтобы расцвести в темноте, всегда приходится платить. И ты должна быть готова к этой цене.

Я сделала шаг назад и склонила голову. Смотреть на картину стало неуютно, будто собственная кожа стала тесной. Но это хорошо. Неуютно — значит, работа вышла на новый уровень.

Брут залаял два раза. Я потянулась к телефону, проигнорировала десятки уведомлений и выключила музыку. В дверь постучали.

— Это я, — донесся голос Линка.

Что-то скользнуло по коже. Ожидание? Волнение? Смешение чувств было странным. Новым. Я никогда раньше такого не испытывала.

Пару шагов и я у двери.

— Пароль? — спросила я.

Из-за двери раздался тихий смешок:

— Чизбургер.

Я усмехнулась, открывая:

— Чизбургер?

В руках у Линка был бумажный пакет с ретро-логотипом The Pop — знакомые бирюзовые и красные цвета.

— Уже почти десять вечера, и я почти уверен, что ты не ела с самого утра.

— Я съела