Легенды квилетов - Оливия Невельсон

– А ты уйдешь, да?

Козуми долго смотрел сестре в глаза. Никогда раньше не говорили они о его мечте, юноша и вовсе полагал ее большим секретом, да только какие секреты от сестрицы?

– Уйду.

– Я буду очень скучать по тебе, Козуми.

– А я по тебе. И по матери, и по реке, и даже по отцовскому каноэ…

– Но ты должен идти.

– Верно.

Когда Чумэни вышла на порог, она так и застала их сидящими у погасшего костра. Крепко обнявшись, тихо плакали брат с сестрой. Не выдержала Чумэни и сама пустилась в слезы, хоть и не знала пока, что оплакивает.

* * *

А дальше было так, как сказал Козуми.

Не смогли рыбаки упустить такой добрый улов. Долго не давался им лосось, прежде чем увязнуть в сетях. Положили его к ногам Мэтво с большими почестями: по руке лук, по бойцу копье, по вождю обед. Никто в племени не решился бы вперед него прикоснуться к такой рыбе.

Вождь объявил потлач.

Высок был костер, шумен смех, ломился стол от яств. Когда поставили перед Мэтво блюдо с запеченной рыбой, он держал речь. Говорил, что духи на его стороне, не допустят они наговоров: его, вождя, волею реку едва вспять не обратили, а она ему в ответ оказала почести великие.

Отрезал Мэтво кусок собственным ножом, который ему от предыдущего вождя перешел, расхвалил рыбу да так в одиночку ее и съел. Будто племя не знало, как велики его аппетиты.

Всю ночь промучился, а к утру помер.

Не успели его схоронить, как Сикис велел снять сети с реки. Никто не посмел его ослушаться, хотя о выборе нового вождя старейшины еще даже не заговаривали.

На следующее утро Сикис в сопровождении Маконса и еще нескольких воинов пришел к дому Чумэни. Принесли они угощения, долго говорили, просили прощения за нанесенную обиду.

Звали обратно в деревню.

Простившись с гостями, Козуми с матерью и сестрой уселись за стол. Последний раз обедал юноша под крышей дома, в котором вырос. Пета была тиха и молчалива, Чумэни, наоборот, говорила больше обыкновенного. Начала было просить сына дождаться рождения ребенка, но Пета властным движением ее остановила.

– Козуми достаточно ждал. Не ты ли, мама, говорила, что у каждого своя дорога? Его путь ведет вдаль от этих мест. Слишком долго мы были брату обузой.

Козуми хотел было возразить, но Пета и его оборвала:

– Знаю я, братец, что ты нас любишь, и обидеть тебя не хотела, но сказала как есть: давно бы пустился ты в странствия, если бы не мы. Хватит об этом, мама.

Чумэни ее послушала. Когда на рассвете следующего дня Козуми помог им собраться и донести тюки до границ деревни, дело с его уходом уже считали решенным. Не стала мать мучить сына слезами и упреками, только нож протянула отцовский, с которым до той поры сама ходила:

– Береги его, сын. Вспоминай отца, меня вспоминай, сестру. Когда-то и моя мать проводила сыновей, да так больше их и не видела. Может, и мне случится повторить ее судьбу. Если так – ты себя не мучай. Я тебя отпускаю, Козуми.

Пета крепко обняла брата и улыбнулась:

– И я тебя отпускаю, – она наклонилась к нему и, чтобы мать не услышала, прошептала: – Шли мне весточку с птицами, великий шаман Козуми.

– С птицами я не умею, только с лососем, – в тон ей чуть слышно ответил он.

Брат с сестрой еще долго стояли, обнявшись и смеясь.

Уходил Козуми, не оборачиваясь: чего сердце рвать и им, и себе. В деревню не заглянул даже – на что она ему?

На прощание пошел к реке. Последний раз огладил рукой деревянное брюхо отцовского каноэ, взглянул на пологие берега, прислушался к журчанию воды да так вверх по течению и пошел.

Река провожала Козуми до самых гор. Прощально качались на ветру высокие травы, печально смотрели ему вслед пугливые рачки из-под камней, да выныривал иногда из воды, блестя на солнце серебристой чешуей, лосось.

Потлач

Долго длится зима, уходить не хочет. Пахнет кедром от деревянных стен длинных зимних домов, дымятся костры.

На длинных ящиках вдоль стен сидят женщины племени, языками чешут и корзины плетут. Тяжелы те ящики: как уходила осень, так вносили их в дома мужчины по трое, подняв на плечи. Внутри рыба да мясо, помнящие тепло летнего костра, кропотливо собранные ягоды, загодя выкопанные корнеплоды.

Вполовину опустели запасы, а зима уходить не хочет.

Мужчины собрались у костра. Смеются, говорят о чем-то своем, плетут рыболовные снасти, а старики развлекают малышей резьбой по дереву.

Много в племени нынче детей – вот что значит мирные времена.

День хороший, светлый. Давно уж отвыкли от солнца, а тут вдруг раз – и вылезло на небосвод, на людей поглядеть. Соскучилось, видимо. Ветра притихли от удивления, а с ними и океан.

Долго он бесновался, волны вздымал, бросался на берег стволами далеко упавших деревьев. Говорят, на днях кит приходил, давно их не видели. Детишки тогда все как один на берег кинулись, руками ему махали – привечали, приплывай, мол, еще. Весь день потом по пляжу бродили, гоняли тюленей, собирали раковины и остроугольные камешки.

А теперь вот хороший день, радостный: Аскука чествовать будут, старшего сына вождя Гудэхи. Прощается он с порой детства, вступает в новую жизнь, полноправным преемником отца становится.

Ночь прошла за ритуалами. Плакала мать его, Моема. Сына гладила по волосам, любовалась на него, каждую черту запоминала. Провожала в дорогу мальчика, чтобы встретить мужчину.

Теперь со слезами покончено, будет потлач – праздник, пиршество. Накроет вождь столы, будет племени угождать, станут танцевать у костра его дочери, лица деревянными масками закрывая.

Поставили уж длинные столы, скамьи подле них затянули шерстяными одеялами. Бегают женщины с кувшинами и груженными рыбой тарелками.

Полома, главная мастерица по части угощений, готовит рагу: крошит мясо и корнеплоды в кедровый короб, заливает водой. Греются камни в костре – Полома подцепляет их деревянной лопаткой и кидает в рагу. Закипает вода, и плывет по дому густой запах, которого одного достаточно, чтобы насытиться.

То и дело вбегают в дом дети, норовят стянуть горстку ягод, а то и кусочек вываренного в их соку камаса. Шлепает их Полома по рукам не больно и не обидно. Шлепает, и сама смеется.

Старая Аяш, улучив момент, прячет в ладони несколько кубиков камаса, выходит из дома и