Искра божья - Глазырина Елена

— Как думаешь, насколько быстро Спермофилус расскажет чёрно-белым фанатикам о тебе и остальных причастных к этой истории? Рискну предположить, что святой официум с удовольствием приберёт к рукам всю кодлу маэстро Обиньи, которая уже не первый год стоит у этих собак, точно кость в горле.

Дафна нахмурилась и беспокойно заёрзала, словно широкое деревянное кресло под ней мгновенно проросло острыми стальными шипами.

— Я ничего не скажу, — дрогнувшим голосом произнесла она.

— Предлагаю пытать! — сказал Джулиано, не спеша сползая с подиума.

Пьетро и Ваноццо с удивлением воззрились на своего юного друга.

— Ого, не узнаю тебя, Ультимо, — прогудел де Ори, — знатно же тебя достала эта лошадь своим копытом!

— Я всегда знала, что у тебя нет чести! — взвизгнула девица, яростно дёргаясь в крепких путах.

— Но-но, полегче, — предупредил де Брамини, вынимая тонкий нож и приставляя его к подрагивающему девичьему горлу.

Джулиано недобро оскалился и, отойдя за спину Дафны, принялся что-то искать в пыльном углу мастерской. Враз побледневшая девица попыталась сохранить достоинство и не оглядываться назад, но губы её предательски скривились, а ошалевшие синие глаза косили в сторону де Грассо. Ваноццо задорно лыбился, предвкушая скорую забаву.

Вернувшийся Джулиано поднёс к лицу девушки плотно зажатые ладони.

— Ч-что там у т-тебя? — спросила Дафна.

— Твой самый страшный кошмар, — бархатным голосом прошелестел Джулиано, приоткрывая замок из пальцев.

Пронзительный женский вопль сотряс стены ветхой лачуги барбьери, заставив осыпаться на подоконник отошедшие от рамы чешуйки белой краски. Девица истерично зарыдала и забилась в оплетающей её бечеве:

— А-а-а! Убери от меня это чудовище! Истинным богом и Мадонной-заступницей умоляю тебя, убери-и-и!!! А-а-а!

— Ладно, не ори, — Джулиано, слегка опешивший от такой бурной реакции пленницы, быстро закрыл ладони и прижал их к сердцу, — напугаешь животинку.

— Я-я во всём признаюсь, т-только убери его! — взмолилась Дафна, давясь крокодильими слезами.

— Чем это ты её так припёк? — поинтересовался молодеющий на глазах Пьетро, с любопытством заглядывая приятелю за плечо.

— Это всего лишь паук. Слышал как-то, что она их боится.

— Ты больной на всю голову, ублюдок! — дрожа всем телом, пробормотала Дафна.

Джулиано равнодушно пожал плечами.

— Итак, сеньора, признаёте ли вы, что Спермофилус заставил вас выкрасть упомянутый мной ранее фолиант? — спросил Пьетро, приподнимая редкую бровь.

— Д-да, — помедлив, выдавила Дафна.

Глава 70. Боги, дайте мне сил!

Пронзительный, въедливый колокольчик детского смеха бьёт прямо в темечко, наглым петухом выклёвывает бледные виски.

Не отстаёт.

Звенит! Звенит!

Колотится рассерженным хрустальным мотыльком о ржавую решётку мозга!

— Кто-нибудь, заткните мелкого ублюдка! — собственный хриплый, сорванный голос кажется Арсино чужим, долетающим, словно через плотную воду.

Испуганная женщина в белом гиматии[175] хватает веселящегося ребёнка и уносит прочь.

Лицо младенца скалится вызолоченной маской черепа.

Перед глазами всё плывёт. Качаются взбаламученные обрывистые воспоминания, точно дерьмо в городской клоаке. Плюх-плюх. Толкаются в кости черепа.

Что же он такого натворил сегодня? Припомнить бы, а Саттана!

Кондотьер трёт ладонями горящее лицо.

— Эй, старик, ты случайно не Бахус? — спрашивает Арсино, тыча тяжёлым кулаком в хилое плечо собутыльника.

— Для вас, благородный дон, сеньор Альберто шегодня будет кем хотите. Могу за Бахуса шойти, могу шыграть Гадэша. Могу побыть Фемитой[176] — шудить и приговор ишполнить, мне вшё подвлаштно ныне, — человек в ржавом шлеме скабрёзно подмигивает и чухает немытую подмышку под мятой разваливающейся лорикой[177].

Беззубое лицо старика ухмыляется. Он подносит к губам глиняную кружку с отколотым краем и цедит разбавленное пиво в дряблый синюшный рот.

Хи. Хи-хи. Хи-хи-хи.

Детский смех всё не умолкает. Всё звенит на одной высокой безумной ноте.

Боги!!! Сделайте же что-нибудь с этой тварью!

— Здравствуйте, сеньор де Вико. Пройдите вот сюда, да в мастерскую. Всё уже готово, не достаёт только вас. Как ваше самочувствие? Что-то вы бледны сегодня? Ах, плохо спалось. Бывает-бывает. Сам порой не могу уснуть. Но у меня есть чудесное средство: пять капель в подогретое молоко и спите всю ночь как младенец, — мерзкий голос знаменитого художника чугунным молотом долбит по голове. — Садитесь. Да не на пол, бог с вами, кондотьер, — гнусный смешок. — Я специально для вас попросил слуг установить это восхитительное мягкое кресло в форме коня. Да-да. К окну. Там лучше освещение. Чудесно. Сегодня прекрасный свет. Он так подчёркивает ваши благородные черты. Вы просто созданы для него, а он для вас…

Бо-о-оги!!! Дайте сил!

Зачем я только дал согласие на эту глупость!

Или лучше дайте мне меч, я заколю этого тупого попугая! И затолкаю все пёстрые перья с его берета ему в з…

— Сеньор, познакомьтесь, это Артезия Джунлески. Её отец — мой добрый друг. Артезия сделает с вас несколько набросков, пока я работаю над основным портретом. Она чудесная ученица. Уверен, у неё большой талант и славное будущее. Да-да, видели бы вы её «Сусанну и старцев».

Расплавленная лава огненных волос под изумрудной сеточкой, строгое платье переливается оттенками молодой смоквы, внимательные живые глаза цвета кипящего мёда в окружении пушистых опахал рыжих ресниц, волнующая линия упрямых губ…

— Что вы так смотрите на меня, сеньор, точно увидели призрак? — голос девушки звучит резко, почти на грани приличия. В нём сквозит вызов.

— Вы очень похожи на мою бывшую жену.

— Что с ней стало?

Бесцеремонный вопрос на несколько мгновений повисает в воздухе.

— Она…Она умерла.

— Простите, — Артезия не прячет глаз, в ней нет и тени раскаяния или смущения, — и примите мои соболезнования.

— Пустое. Столько воды уже утекло с той поры… Я успел забыть…

Густой запах масла грязными когтями блудливой кошки скребёт где-то на самом дне желудка. Пары скипидара выкручивают резким спазмом измученное бессонницей и алкоголем нутро, давят на лоб терновым венцом. Серебряная игла-стержень противно скрежещет по листу, вгрызаясь в тонкий пергамент, словно заходит ему под кожу, в каждый волосок на ней.

Боги, остановите её, кто-нибудь! Прекратите эту чудовищную пытку!

— Сеньор Арсино, вам нехорошо? Хотите воды или, может, вы предпочтёте вино?

Опять этот хриплый петух раскрыл свою поганую пасть!

— Вина, если можно… И откройте, пожалуйста, окно.

Горячие пряные капли алой влаги падают в гортань, точно дождь в пустыню Игрипта, испаряясь ещё на подлёте. Сладостный поток — лекарство для больной души. Капли стекают по пшеничным усам, льются по подбородку, орошают белый воротничок батистовой рубашки, впитываются в чёрный дублет. Карминовые и густые — точно кровь.

— Вам говорили, что красный вам к лицу? — девушка отрывается от рисования и пронзительно смотрит на кондотьера. — Это определённо ваш цвет, а ещё цвет жжённой кости и, пожалуй, дымный серый.

— Не забудьте про коричневый — цвет дерьма. Его тоже хватает на полях сражений. И золотой, обязательно добавьте золота. Без этого презренного металла картина будет неполной…

Девушка брезгливо кривит упрямый рот.

Художник долго хохочет, утирая испачканные в краске руки о бока потрёпанных бриджей:

— Видит Мадонна, Сеньор Арсино знает толк в хорошей шутке!..

Солнечный блик торопится взобраться с пола на высокий светлый потолок с изящной фреской, искусно имитирующей лепнину. Луч скачет по букетам увядших цветов, старинным палашам, гипсовым слепкам кистей античных статуй, мраморным бюстам эпохи империи, карнавальным маскам кошек и шутов, застывает на бронзовом черепе младенца, расписанном белым лилейником: личина смерти пронзительно скалится свинцовой эмалью крошечных молочных зубов. В пустых глазницах маски паук свил пыльную паутину и замер, поджидая беспечную жертву.