Искра божья - Глазырина Елена

— Спасать Суслика, конечно, надо, но как? — задумчиво изрёк де Ори, подкручивая тонкий ус.

— Предлагаю найти компанию Псов и снять с них рясы. Затем останется только проникнуть в обитель и вытащить оттуда барбьери, — смело заявил Джулиано. — До тех пор, пока продолжается маскарад, это будет проще простого.

Ваноццо аж присвистнул от такого дерзкого плана.

— Хм, допустим, твоя авантюра удастся, — произнёс Пьетро задумчиво, — и мы попадём в святая святых Псов господних. А что дальше? Где искать Суслика? И потом, войти в обитель легко, для этого даже переодеваться не надо: подходишь к воротам и кричишь: «я злоумышлял против господа нашего и святой матери церкви»! И всё, ты уже внутри. Неясно только, как после этого выйти за стены на своих двоих? Или ты предлагаешь пробиваться назад с боем?

— Это чистое самоубийство, — пробормотал Ваноццо.

— Я с тобой полностью согласен, дружище, — подтвердил де Брамини.

— У вас есть другие предложения? — спросил Джулиано чуть насмешливо.

Подогретые вином приятели вышли на вечернюю улицу столицы. Здесь между джудитским гетто и торговыми кварталами северных ворот гомон ликующих народных масс едва ощущался. У первого же случайного лоточника друзья приобрели самые простые белые маски смерти с плохо обработанными, неровными краями. Прикрыв лица, наши герои двинулись дальше, сохраняя инкогнито.

Чем ближе Джулиано, Пьетро и Ваноццо подходили к площади Святого Федерико, тем веселей становилась толпа и разнообразнее мелькающие в ней маски. Среди личин теперь попадались не только дешёвые поделки на один раз, но и изящные старинные маски с полудрагоценными камнями, золотой и серебряной фольгой. Иногда в людской гуще бледными призраками возникали угловатые слепки лярв — неупокоенных духов злых людей. Проплывали мимо молчаливые чёрные моретты, крепившиеся к лицу в области рта за счёт пуговицы на внутренней стороне, которую женщины держали во рту. В изобилии пестрели носатые личины чумных докторов и кошачьи морды — ньяги — любимые маски венетцев. Попадались скалящиеся Арлекины в алых колпаках. Несколько раз Джулиано видел образы изысканных сеньорит в вуали и перьях, под которыми скрывались вовсе не хрупкие таинственные незнакомки, а чьи-нибудь хмурые телохранители. Монахи, наряженные в рубища, обнимались с нищими в одеждах святой братии. Пьяные куртизанки в мундирах кирасир с морионами на головах весело гарцевали на спинах полуголых клиентов, собирая огромные сборища зевак напротив дверей своих заведений. Всё это превращало древний город в один огромный ярмарочный вертеп, полностью сбросивший с себя весь наносной лоск и тысячелетние устои истианской морали. Как сорвавшийся с цепи пёс, опьяневший от внезапной свободы, Конт стал буен, опасен и неуправляем.

Приятели остановились под арками какого-то захудалого кабачка, изредка поглядывая на неприметную дверку в обители Святого Доменика. Ждать пришлось долго. Чтобы не привлекать лишнего внимания, де Ори взял на каждого по кружке исходящего ароматным паром глинтвейна. Троица медленно выпила в молчании, слушая грубые народные песенки, доносящиеся из трактира:

Танцуй тарантеллу под юной луной,

Танцуй тарантеллу, мой друг озорной.

Пока твои ноги в коленках крепки,

Кружись и скачи, как в реке судаки!

Смотри, вот Антоньо уже не танцор,

Антоньо подводит вчерашний зажор.

Ему бы скорей добежать до куста,

Пока не случилось на бриджах хвоста.

Прекрасная Роза свежа и юна,

Всю ночь напролёт будет прыгать она.

И лишь одного не понять мне никак:

С кем милая Роза разделит гамак.

Винченцо качает мелодии в такт.

Он больше полшага не сделает, факт!

Немного он выпил, не в форме слегка —

Кружится от танца хмельная башка.

Аугусто вчера принял постриг и — ах —

Теперь он солидный пузатый монах.

На Розу Аугусто глядит свысока,

Но в такт тарантелле порхает рука.

Лукреции нашей уже шестьдесят;

Она бы и рада плясать, но назад

Не движется время. Проклятый песок,

Теперь лишь выходит иголками в бок.

Танцуй же, дружочек, под звук тамбурин,

Пока не согнулся под грузом годин,

Пока твоя печень и чресла крепки —

Кружись и скачи дуракам вопреки!

Наконец приземистая створка на фасаде Святого Доменика распахнулась, исторгнув в город пятёрку монахов, облачённых в чёрные рясы и красные личины чертей.

— Как насчёт этих? — Джулиано вопросительно приподнял чёрную бровь.

— Годится, — подтвердил Ваноццо, — дольше ждать не имеет смысла. Возможно, других сегодня уже не будет.

Около часа троице пришлось кружить хвостом за неспешно бредущими куда-то в сторону Палатина монахами, пока, наконец, судьба не предоставила им удобный случай.

Псы господни свернули на неприметную улочку, проходившую вдоль обшарпанных домишек, так тесно жавшихся друг к другу, что их верхние этажи практически сливались воедино. Лишь тонкий изломом неба, шириной не более двух ладоней, проглядывал между противоположными крышами. Здесь любая кошка, лениво прогуливающаяся поверху, легко могла переступить с одной черепичной кровли на другую, не слишком напрягая свою пушистую задницу. Словом, улочка была сумрачной и глухой. Она идеально подходила для задуманного приятелями тайного нападения на служителей божьих.

— Я знаю это место, впереди есть развилка, — шепнул Пьетро, хватая друзей под руки и притягивая к себе, — крадитесь тихонько за ними следом, а я зайду монахам в лоб.

Улица казалась пустынной. Фонари на ней отсутствовали вовсе. Из-под зарешёченных ставней не проглядывало и лучика света. Под свесами вторых этажей царила непривычная тишина, только где-то далеко впереди раздавалось негромкое бормотание старого забулдыги, уже успевшего набраться дрянного дешёвого вина. Четверо монахов шли парами. Группу возглавлял пятый, почему-то босой черноризец, в чьей руке поблёскивала тусклая масляная лампа под стеклянным колпаком.

Когда перед отрядом «бесов» выскочил запыхавшийся коротышка, монахи даже не сбавили шага.

— Сеньоры, пожалуйста, стойте! — громко выкрикнул Пьетро

Де Брамини вскинул перед собой ладони в останавливающем жесте.

— Чего тебе, сын мой? — спросил главный монах. Его голос, приглушённый алой маской, звучал сухо и равнодушно.

— Не будете ли вы так любезны пожертвовать немного вашей одежды остро нуждающимся жителям Конта?

— Ваша шутка не смешна, сын мой, — отрезал монах надменно, — освободите дорогу, я очень тороплюсь.

— Я не шучу, отче, — Пьетро нагло подбоченился и демонстративно пристроил руку на гарде рапиры. — Истос велел делиться с сирыми и убогими, больными и неимущими. Святое дело каждого доброго служителя божьего: в трудную минуту протянуть руку помощи ближнему своему.

Монах тяжело вздохнул, приподнял светильник на уровень лица и начал медленно стягивать капюшон, чтобы освободиться от маски:

— Знаешь ли ты, невежа, с кем разговариваешь?

— Да хоть бы и с самим Папой, — бесшабашно откликнулся де Брамини, вынимая дагу[178] из-за пояса, — мне всё равно. Если вы разденетесь и добровольно отдадите своё имущество. Обещаю. Никто не пострадает.

— Что ж, я надеялся обойтись без крови, но, видно, этот город уже не спасти… — босой молитвенно сложил пальцы на уровне живота. — Брат Ма́симо, избавь нас от этого грешника!

Самый крупный из чёрно-белой братии подался вперёд, доставая из-под полы тяжёлую палицу, окованную железом. Он был на целую голову выше Джулиано и возвышался перед де Брамини, точно библейский Голиаф перед тщедушным Давидом. Пьетро невольно сделал несколько шагов обратно в арку.