Великий Гэсэр - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

class="v">Люди головами закачали:

неземных красавиц нс встречали.

“Надо замуж бы за Сэнгэлэиа

нам отдать красавицу с вершины.

Надо ей в приданое корову

дать, но замухрышку и хромую.

Надо дать котел с надбитым краем.

Надо травяной шалаш построить,

чтобы молодые там укрылись.

Если ввергнем молодых в изгнанье,

то у ханов тугэшинских снова

род продлится — жизнь счастливой станет.

Но чтоб стало так, еще придется

вывихнуть девице этой руку,

выбить глаз один, а также ногу

поломать, — тогда изгнанье будет

благостным для тугэшинских ханов.

Но свершить такое зло во благо

я, как старший, не имею права”, —

так сказал Capi ал нойон, стесняясь

слов своих и к брату обращаясь.

“Я свершу за брата все, что надо!

Я сдержу свое мужское слово!” —

так сказал Хара Согон и ловко

вывихнул он Наран Гохон руку,

выбил глаз один, а после ногу

поломал — и наскоро, без свадьбы,

выдал замуж бедную калеку

за родного брата Сэнгэлэна

и отвез их в травяной шалашик.

Ночь пришла, и с мужем Паран Гохоп

спать легла, от боли утомившись,

и, забывшись в муках, задремала.

А когда, очнувшись, одеяло

подняла, то ощутила: боли

будто нс бывало, руки, ноги,

глаз, — вес оказалось снова целым.

Вышла из жилища Нарап Гохоп,

видит: снег лежит с сорочью лапку[69],

а от шалаша в тайгу уходит

след неторопливый горностая,

будто за собою приглашая.

Побрела по следу Наран Гохон,

повели следы ее к вершине

Элмстэ — все дальше и все выше.

В чаще след от лапок горностая

следом человеческим продлился:

будто шел тут великан, чья пятка

шириной в аршин, а шаг длиною

в сажень, — так и ко дворцу под небом

подвели следы, и Наран Гохон

заглянула в щелочку над дверью

Видит: там, в серебряном чертоге,

Шутэгтэ бурхан сидит на троне,

рядом Хан Хирмас снимает обувь,

стряхивая снег с себя, бормочет:

“Вот по сырому снегу походил…

Вот набродился, ноги промочил…”

Видя старших тэнгри, Наран Гохон,

позабыла все земные муки —

в радости обратно побежала.

Стала жить в согласье с Сэнгэлэном,

сросшиеся в переломах руки,

сросшиеся в сломах ноги больше

болью никогда нс докучали.

И земную жизнь свою она

стала длить, как добрая жена.

8. Земное рождение Гэсэра

Сколько дней минуло? — неизвестно;

сколько месяцев? — как видно, десять[70].

Как-то раз был Сэнгэлэн в отлучке,

и случилось чудо с Парам Гохон:

голос в чреве у нее раздался.

“Мама, ты на голове, молю,

шапку звездно-белую свою

чуть приподними-ка, говорю!” —

голос был младенческий, но властный.

Правою приподняла рукою

шапку звездно-белую — и тут же

из макушки Наран Гохон вышла

чья-то чистая душа и к небу

поднялась, не оставляя следа.

Правою рукою придержала

шапку — и сейчас же из подмышки

правой тоже выскользнула чья-то

чистая душа и взмыла к небу.

Левою рукою придавила

шапку к голове своей — и тотчас

из подмышки левой вышла чья-то

чистая душа, взвиваясь к небу.

А потом о пупке защекотало —

и оттуда вскоре вышла чья-то

чистая душа и в небо взмыла.

Наран Гохои все в новинку было.

Снова голос в животе раздался,

с повои силой обещался кто-то:

“Вот теперь по мере золотой[71]

я рожусь, чтоб долг исполнить свой!”

Оказалось, что у Наран Гохои

прежде из макушки появился

сын — Заса Мэргэн, а из подмышек

и пупка на свет явились сестры —

три сестры, заступницы за братьев[72].

А еще поздней у Наран Гохои

кости стали ныть, зудиться стали

волосы — и точно в срок родился

бойкий, с громким голосом младенец.

Спеленали, вынесли ребенка

и у северной стены жилища

положили — мальчик всю полянку,

всю траву у шалаша испачкал.

На восточной стороне, на южной

то же безобразье повторилось.

Наран Гохои попросила мужа:

“Отнеси, поставь его на горку!”

Сэнгэлэн отнес на горку сына

и оставил на траве под солнцем.

Мальчик там поерзал и поплакал

так, что детский плач его донесся

до земли хромых недобрых духов[73]

А потом он, всхлипывая, начал

расставлять силки вокруг — и вскоре

семьдесят их, наживив, поставил,

и добычи ожидать оставил.

Услыхала горький плач ребенка,

усмотрела мальчика на горке

черная, с быка-трехлетка ростом,

мышь подземная и так сказала:

“Не простой младенец это хнычет —

с огоньком в глазах[74] ребенок плачет,

надо бы его мне попроведать —

крови из груди его напиться.

И пришла, вынюхивая жертву,

но в силки сама же и попалась.

А ребенок взял свой кнут ременный,

тамарисковый[75], где восемнадцать

острых жил, и начал, иссекая,

черную наказывать злодейку —

всю долину мелкими кусками

тон огромной мыши он заполнил.

И сказал: “Отныне и навечно,

мыши, вы не станете крупнее!”

А еще сказал: “Однако, первый

враг повержен!” — и заснул на горке

в колыбели, золотой от смолки.

Все наутро снова повторилось,

все как прежде было: все пеленки,

всю траву за шалашом испачкал

мальчик — и его опять на юрку

отнесли, и он силки расставил

возле шалаш», и начал плакать.

Желтая оса, величиною

с голову коня, тогда сказала:

“Не простой ребенок это хнычет,

надо малыша мне