Облачный сон девяти - Ким Ман Чжун

света искать тогда моего избранника?» Приняв решение, Чхэ Бон взяла лист бумаги, набросала стихи и, вложив их в конверт, вручила кормилице со словами:

– Иди на постоялый двор, разыщи того господина, который только что, проезжая на маленьком ослике, останавливался под нашей башенкой и читал оду об иве, вручи ему это письмо и дай понять, что я хочу соединить с ним свою жизнь, обрести в нем опору. Этот юноша прекрасен, как яшма, брови у него будто нарисованные. Среди толпы людей он выглядел бы, пожалуй, как феникс среди стаи кур. Иди, кормилица, убедись сама и передай письмо.

– Допустим, я в точности исполню то, что вы велите, – отвечала кормилица, – а потом батюшка узнает, тогда что мне ему отвечать? А если этот господин уже женат или собирается жениться – что тогда?

– Если отец поинтересуется, расскажем ему все как было, – успокоила ее барышня. – Если же этот юноша уже женат, я не остановлюсь перед тем, чтобы стать его наложницей. Но я видела этого человека – он совсем юн, я думаю, он не успел еще жениться.

Кормилица пришла на постоялый двор и спросила господина, который читал оду об иве. Ян быстро вышел к ней и спросил:

– Человек, сочинивший оду «Плакучая ива», – я. Что вам угодно?

Красивое лицо юноши разрешило все сомнения кормилицы.

– Здесь неподходящее место для беседы, – сказала она.

Насторожившись, Ян провел ее в свою комнату и сдержанно спросил, зачем его разыскали. Но кормилица ответила вопросом же:

– Скажите, когда вы сочиняли оду «Плакучая ива», случилось ли вам встретиться с кем-нибудь?

– Да, – неопределенно отвечал Ян. – Я видел в башенке девушку. Ее светлый образ до сих пор перед моими глазами, нежный аромат еще сохранился в моих одеждах.

– Все верно, – обрадовалась кормилица. – Этот дом – дом моего хозяина, тайного ревизора Чина. Девушка – его дочь, а я ее кормилица. У нашей барышни с младенчества душа чистая, головка разумная, и она умеет разбираться в людях. Вот и нынче она с первого взгляда пожелала соединить свою жизнь с вами. Старый-то господин сейчас в столице. Надо бы дождаться его возвращения, тогда и договориться о большом деле, да ведь вы, господин, за это время уедете в другое место и затеряетесь, как щепка в океане. Как найдешь тогда ваш след? Глубокая привязанность на всю жизнь – вот что важно, а временные пересуды – пустое. Так решила моя барышня, отбросила стыд и велела мне, старой, спросить ваше имя и откуда вы родом, а также выяснить, женаты вы или нет.

Весь просияв от радости, Ян поблагодарил кормилицу и представился:

– Имя мое – Ян Со Ю, родом я из страны Чу, по молодости лет еще не женат, из родных у меня одна лишь старая матушка. О торжественном событии мне хотелось бы известить родителей обоих домов, а на прекрасный договор я готов без промедления, клянусь зелеными дорогами горы Хуашань и неиссякаемыми водами реки Вэйшуй.

Кормилица обрадовалась еще больше и, достав из рукава конверт, подала его юноше. Ян распечатал конверт, пробежал глазами письмо – ода иве. В стихах говорилось:

Пред башенкой своей я вырастила иву.

Под ней бы вам коня поставить отдохнуть…

Но, сделав плеть из лоз, зачем так торопливо

Стремитесь на Лоян продолжить вы свой путь?

Юноша прочитал стихи. Они понравились ему, и он воскликнул:

– Ван Мо-цзе и даже академик Ли не сказали бы лучше![14]

В мгновение ока он написал ответный стих и отдал кормилице. Та спрятала послание за пазуху и уже направилась к двери, как Ян окликнул ее:

– Барышня живет на земле Цзинь, а я – из страны Чу. Если придется расстаться, нас разделят длинные горы и реки, даже весточку переправить будет трудно. Чтобы заключить договор как положено, сейчас нет настоящего свата, да и место здесь неподходящее. Мне бы хотелось сегодня ночью при лунном свете снова увидеть прелестные черты барышни. Матушка, попытайтесь уговорить ее! Ее стихи говорят о чувстве, устройте же непременно свидание!

Кормилица пообещала и, возвратясь домой, доложила барышне:

– Господин Ян поклялся горой Хуашань и рекой Вэйшуй, подтверждая готовность вступить в прекрасный союз, а еще похвалил ваши стихи и тут же ответил стихами. – И она протянула Чхэ Бон листок. Та, развернув, прочитала:

Шутя нити ивы плакучей

Связали нас силой могучей…

Хотелось бы мне при луне

Вам все досказать о весне!

Прекрасное лицо Чхэ Бон засияло светом радости, переполнившей все ее существо. А кормилица добавила:

– А еще господин Ян почтительно просит вас сегодня ночью встретиться с ним потихоньку и обменяться стихами.

Барышня с улыбкой отвечала:

– Кажется, юноше и девушке не полагается общаться друг с другом до свадьбы. Но, поскольку я собираюсь обрести себе опору в этом человеке, как же могу я ослушаться его? С другой стороны, если мы встретимся ночью, пойдут разные толки, да и отец, если узнает, не похвалит за это. Лучше уж мы дождемся светлого дня, встретимся с ним в парадной комнате, тогда и договоримся обо всем. Сходи еще раз к нему и передай мои слова.

Кормилица, не мешкая, отправилась на постоялый двор и слово в слово передала Яну все, что сказала барышня.

– Могу ли не внять я ее мудрому сердцу и справедливым речам? – воскликнул юноша и несколько раз повторил свою убедительную просьбу: – Передай барышне все точно!

Кормилица пообещала и ушла.

В горах Ланьтянь Ян Со Ю встречается с Даосом

В эту ночь Ян Со Ю так и не сомкнул глаз, ворочался с боку на бок и ждал лишь, когда запоют петухи. А весенняя ночь, как назло, была томительно долгой. Но вот забрезжил рассвет, послышался бой барабана, Ян кликнул слугу и приказал накормить осла. Вдруг из-за двери послышался топот конницы, словно заклокотала кипящая вода. Шум надвигался с запада, и Ян побледнел от страха. Быстро накинул одежду, вышел на дорогу и видит: воины и беженцы скопились в горах, запрудили поля; шум, крики, суета… Войско ревело, словно буря, стоны толпы сотрясали землю и воздух.

Ян обратился к случайному соседу, и тот поведал ему, что ловкий полководец Цзюй Ши-лян провозгласил себя ваном[15] и, подняв войско, двинулся на столицу. Тогда Сын Неба покинул ее и выехал в Янчжоу. Слышал он также, что застава Гуаньчжун в панике, а войска мятежника рассыпались и грабят дома простого народа. А еще слыхал, будто заставу